Николай Желунов - Закон о тюрьмах

Дети, облизываясь, смотрели на него.

— Хотите? — спросил Гай, и понял — глупый вопрос. — Ну, идите сюда, малышня.

Ребята вмиг окружили его, громко галдя и протягивая худые голые ручонки. Гай по-честному разделил остатки лепешки на шесть кусков. Один из мальчишек — лохматый и черноволосый, чумазый, как чертенок — не подошел к Гаю, он сидел чуть в отдалении и, выпятив нижнюю губу, остановившимся взглядом смотрел на огонь.

— Ваш друг не хочет есть? — спросил Гай.

— Это Фриц. Он потом пожрет дерьма, своей любимой еды, — не переставая жевать, хихикнул самый старший из мальчиков по имени Гути.

Гай отвесил Гути затрещину.

— Разве мать не учила тебя, что нельзя обижать маленьких?

— Кого я обидел? — искренне удивился Гути.

Гай вздохнул.

— Эй, Фриц, или как тебя там. Иди ко мне, не бойся. Иди скорей.

Фриц покосился на Гая, но с места не сдвинулся.

— Иди сюда, жопа! — приказал Гути.

Фриц поднялся и, подволакивая ногу, побрел к костру.

— Держи. — Гай вложил ему в пальцы лепешку. — Ешь. Ну ешь же.

Фриц наконец поверил, что его не разыгрывают и принялся есть. В один присест он проглотил свой кусок и голодными глазищами уставился на Гая.

— Что у тебя с ногой? — спросил Гай.

Мальчик хлопал глазами, словно не слышал вопроса.

— Это Швайни его, — с каким-то благоговейным ужасом сказала девочка по имени Герта. У Герты были коротко стриженые волосы, выкрашенные зачем-то в ярко-голубой цвет и узенькая мордочка лисенка. Фриц, услышав имя Швайни, вжал голову в плечи.

Гай хотел спросить, что за гад этот Швайни, но внезапно понял, что ему совсем не хочется знать, кто это такой и что он сделал с Фрицем. От одной мысли об этом к горлу подкатывал комок тошноты. Гай указал на голубые волосы Герты:

— Что у тебя с головой?

— Это? — засмеялась Герта, кокетливо поправляя прическу, — меня муж покрасил. Не нравится?

— Твой… муж?

— Ага. Он добрый был, хороший… Почти не бил меня… Только старенький был и немножко странный.

Добрый, хороший, со злостью подумал Гай. Откуда они все повылезали после конца света, из каких дыр? Скоты. Как может в нормальном человеке из просвещенного общества скопиться столько извращенной жестокости, похоти? И почему все это проявилось именно сейчас, когда Бог, казалось бы, столь явно явил людям свое могущество?

— Тебе сколько лет, Герта? — спросил он.

— Кажется, десять, — улыбнувшись, девочка сделала книксен.

Десять лет. Она говорит об этих вещах и смеется. Нет, Вик прав, тысячу раз прав. Всех в Мясорубку! Разве могут вырасти из этих детей приличные люди? Они уже испорчены… маленькие содомцы…

Пока в душе Гая боролись жалость и негодование, он прихлебывал вино почти без остановки, и скоро в голове у него зашумело.

— У меня было два мужа, — сообщила маленькая девочка по имени Кирстен.

— И у меня раньше было два, — подхватила Герта, — только Фредди повесили за ноги над костром за воровство. Он был злой, нехороший. А второй муж, я не знаю, как его звали, он был другой…

— У меня была жена, — сказал вдруг лохматый Фриц. У него оказался хриплый низкий голосок.

Гай посмотрел на других мальчишек, но те почему-то покраснели и отвернулись.

— А Кати? — спросил он. — Кати чья жена?

— Общая, — пожал плечами Гути.

— Она не жена! — воскликнула Кирстен, — она моя мама.

— И моя, — сказала Герда.

— И моя, — тихо добавил Фриц.

Остальные ребята промолчали, но по их лицам Гай понял, что они тоже не против считать Кати своей мамой. Внезапно он подумал, что Кати — единственный уцелевший в Содоме взрослый человек, и уцелела она именно потому, что не бежала со всех ног прочь от демона, и не напала на него с оружием, но осталась защищать детей. У нее даже были все шансы подстрелить их с Виком из пулемета и бежать вместе с детьми, пока демон занимался женским бараком.

Вик выжил, потому что спустился в метро за сигаретами. Кати — потому что не хотела бросить семерых измученных педофилами малышей.

Негритянка и Хорти вернулись с мешком консервов: тунец, капуста с сосисками, дольки ананаса в сиропе. «Забрали в палатке Швайни» — сообщила седая девочка, и ответом ей было многоголосое восторженное «Йа-а-а!». Начался ужин, быстро превратившийся в фестиваль обжорства. Изголодавшиеся малыши ели и не могли остановиться, даже когда насытились, и Кати пришлось отбирать у них розданные продукты — чтобы не разболелись животы. Гай, опорожнивший уже три фляги, подкинул в костер дров, достал альбом с кусочком угля и пытался запечатлеть Кати, но девушка, занятая детьми, не могла и минуты усидеть на месте.