Роман Глушков - Грань бездны

Убби понимал, какие чувства обуревают сегодня Тамбурини-младшего, и потому не рявкал на него, требуя успокоиться. Но все равно многоопытному вояке, умеющему держать свою ярость под контролем и спускать ее с цепи только когда это необходимо, было неприятно находиться рядом с юнцом, который еще не выработал в себе столь полезное качество.

Внешняя линия защиты «Инфинито» на этот час уже пала, и кабальеро заполонили собой все прилегающее к ней пространство. Однако внутрь станции они пока что не прорвались, чем в данный момент и занимались, пытаясь проломить перегородки на иногазовых шлюзах. На каменных редутах, верках, кронверках, брустверах и прочих оборонительных сооружениях, названия коих я мимоходом выучил, пока мы гостили на станции, лежали тела табуитов. Многие – растерзанные на куски. Выживших монахов среди них вроде бы не наблюдалось. Или при отступлении защитники успели уволочь всех раненых в храм, или нападающие, прорвав оборону, добили их, что было бы неудивительно для безжалостного дона Риего-и-Ордаса.

Почти все укрепления испещряли выбоины, слишком характерные, чтобы их можно было спутать со следами ядер. Да и не имелось у Кавалькады на вооружении баллестирад, способных оставить такие крупные и глубокие отметины. Их явно сотворили «би-джи»-пули, которыми осыпали монахов южане и которые, похоже, на эту войну выдавались каждому из них не поштучно, а горстью. Стандартный для гвардейской пули радиус поражения черным всполохом составлял примерно полметра. Но это на открытом пространстве. При попадании же в камень метафламм встречал сопротивление и оставлял уже не такие большие дыры, какие одно время красовались в палубном настиле прежнего «Гольфстрима».

«Би-джи»-стрелки, которые находили себе цель, могли вывести зараз из строя не одного, а двух-трех табуитов, особенно если те обороняли храм плечом к плечу. Этим и объяснялось большое количество лежащих на бастионах трупов, что были не заколоты пиками и шпагами и не застрелены обычными пулями, а разорваны на части, словно побывав перед этим в когтях свирепых хищников.

Гвардейцы предпринимали попытки стрелять и по «Инфинито» – разве они могли устоять перед таким искушением? Однако здесь строительные технологии древности показали себя не в пример лучше современных. Насквозь ни один купол вроде бы пробит не был. А свежие щербины, сколы и уродливые потертости, что теперь покрывали станцию снизу доверху, всего лишь изрядно попортили ей внешний вид. Который отныне стал, пожалуй, наиболее точно соответствовать ее фактическому почтенному возрасту.

Команданте также понес сегодня потери, но вряд ли их стоило считать значительными. Все до единого мертвые compaceros , какие валялись на земле наряду с телами табуитов, были убиты при прорыве храмовой обороны. С отступлением хозяев в храм все радикально переменилось. Они уже не могли отстреливаться непосредственно из-под герметичных куполов. И оттого гвардейцы осмелели настолько, что, спешившись, расхаживали вокруг них в открытую и без опаски таращились внутрь станции сквозь ее прозрачные стены.

Очередное явление Кавалькаде ее иностального кошмара – то бишь нас – вызвало в рядах кабальеро вполне предсказуемое смятение. Уже считающие себя полноправными победителями, они не могли спутать наш истребитель с одним из бронекатов Дирбонта, поскольку со вчерашнего вечера мы перестали маскироваться. При виде нарисовавшегося на горизонте грозного силуэта «Гольфстрима» гвардейцы вновь забегали, начали вскакивать на коней, сбиваться в отряды и разъезжаться, перестраиваясь в боевые порядки. Чем, как всегда, вызвали у Сандаварга злорадный смех и оскорбительные выкрики в свой адрес.

Я же, будучи уверенным, что команданте не пошлет своих compaceros на верную гибель под наши «Сембрадоры» и «Эстанты», повел себя откровенно вызывающе: развернулся правым бортом к станции и загнал бронекат на вершину холма всего в полукилометре от нее. Где и остановился, намереваясь получше осмотреться и позволить заточившим себя в храме табуитам нас заметить. А дабы избавить тех от сомнений, я нацелил на «Инфинито» сигнальное зеркало и взялся подавать ей повторяющийся световой код. Такой, по которому гранд-селадор, если он еще жив, сразу определит: мы – это мы, а не южане, захватившие знакомый ордену бронекат.

«Нагрелась ли куриная похлебка?» – раз за разом спрашивал я у осажденной станции на сигнальном языке перевозчиков. Глупый, на первый взгляд, вопрос, но именно в этом крылся его смысл. Сообщи я генералу капитула что-нибудь о его сыне или о контейнерах Макферсона, Тамбурини-старший подумает, что мы угодили в плен и выдали врагам эти подробности под пытками. В то время как детали нашего приснопамятного обеда с гранд-селадором были известны лишь нам и ему и не имели стратегической ценности, чтобы южане их у нас выпытывали.