Владимир Торчилин - Институт

III

Впрочем, иногда у некоторых, особенно, из тех, кто по каким-то своим соображениям (как показывала жизнь, далеко не всегда верным) чувствовал себя в Институте достаточно уверенно, терпение вкупе с осторожностью отказывали, и они на приколы Знаменского огрызались. По большей части все эти огрызания происходили, так сказать, вдали от обезумевшей толпы, и Институт узнавал о них косвенным путем - по тому, что парткомы, профкомы и пресловутые треугольники вдруг ополчались на какого-то индиниддума и планомерно доставали его всеми возможными и невозможными способами до тех пор, пока он не подыскивал себе другого места работы, если в его поведении продолжала преобладать горделивая независимость, ни разу не оставшаяся безнаказанной, или, напротив, не приносил повинную, с помощью разнообразных исторических аналогий рассудив, что Париж безусловно стоит мессы, а возможность работать в таком богатом и удобном месте должна неизбежно оплачиваться некоторой потерей брезгливости. О том, что принято было второе решение, в Институте узнавали по тому, как неожиданно прекращалась вокруг сего индивидуума неприятная возня, а имя его вновь в самом уважительном контексте начинало поминаться на Ученых Советах, а порой даже и самим Боссом. Но иногда возникали более сложные коллизии, в которых Знаменскому не всегда удавалось брать верх, так что потом, когда кое-что просачивалось, все-таки, на поверхность, Институт еще долго обсуждал произошедшее, наслаждаясь тем, как Знаменского умыли. Правда, необходимым условием такого просачивания являлось наличие при столкновении каких-нибудь третьих лиц, чтобы, так сказать, объективизировать информацию.

Именно так и случилось при небольшом, но впечатляющем скандальчике, который произошел у Знаменского с институтским профессором Львовым, который, вроде бы даже имел какое-то родственное к тому самому князю Львову, что был в бурное предреволюционное время одним из премьеров Временного правительства (во всяком случае, именно этим фактом институтские говоруны объясняли горделивую осанку, хорошие манеры и некоторое грассирование профессора). Сам Львов на эту тему не высказывался, но все равно был в институте фигурой довольно заметной. К тому же, заведовал он хорошей лабораторией и науку делал с толком. Собственно, его толковость и явилась причиной всего остального. Дело в том, что в конце 70-х советские ученые стали ездить за границу (разумеется, по всяким научным поводам, а не зачем-нибудь еще) все чаще. Вот и Львову от зарубежных коллег, знавших и, по-видимому, ценивших его работы, косяком пошли приглашения на разнообразные конференции. И все бы ничего, если бы не Знаменский. Поскольку на характеристике, требовавшейся для оформления поездок, положена была его подпись, то он мог выкомаривать что угодно. В случае со Львовым, научным успехам которого он с полной очевидностью дико завидовал, он начал жужжать институтскому и райкомовскому начальству в уши, что происхождения профессор Львов сомнительного - если и не родственник князя, то, судя по фамилии, вполне может оказаться и каким-нибудь замаскированным евреем - а вот членом КПСС не является. Вот если бы являлся, то одно вполне уравновесило бы другое, а так - увольте, слишком много риска. Естественно, подействовало, и все поездки Львова зарубались на корню. Времена, однако, были не в пример либеральнее, чем за 10 лет до того, и Львов начал открыто возмущаться и даже требовать объяснений. Хотя он, разумеется, все отлично понимал и сам, но хотел заставить претензии к нему зазвучать открыто. Номер, однако, не прошел, и объяснений ему, конечно, никаких не дали, свалив все на вышестоящие инстанции и настоятельно порекомендовав вступить в партию. Такая мысль Львову, который уже подтягивался к полтиннику, общественником не был и знал, что из других институтов с достаточной легкостью выезжают и беспартийные, особенно, относящиеся к его уже потерянному для партобработки поколению, никогда в голову не приходила. Но ему быстро растолковали, что их Институт на особом счету и должен всем другим давать его очков вперед. Как именно его членство в КПСС должно помочь набрать эти заветные 100 очков, Львов не понимал, но вот что его загнали в угол, уловил быстро.

В результате, с безразличием истинного аристократа, закаленного, к тому же, длительным пребыванием в горниле советского государственного устройства, он написал заявление с просьбой о приеме, где он несколько иронически соорудил фразу о том, как он уверен, что пребывание в рядах партии поможет ему успешнее двигать вперед советскую науку, но его иронии никто не заметил или же партайгеноссе уже привыкли на такие мелкие шпильки внимания не обращать, довольствуясь тем, что как свинья ни верещала, а под нож улеглась. Таким образом Львов присоединился к партийной прослойке, а Знаменский, очень довольный тем, как ловко его унизил и заставил сделать вещь для себя несомненно неприятную, тут же подписал ему характеристику на выезд для участия в очередной конференции.