Владимир Яценко - Бог одержимых

Вот и хорошо, думаю. До детсада две остановки трамваем. Пока дойдём, может, и без пианино найдёт, где облегчиться. Видать шибко много раков было. И пиво импортное, смерть патриотам.

Оделись мы. Сарай заперли, к детсаду двинули. Темно. Только месяц в полнакала присвечивает. Соловьи ещё не проснулись, зато сверчки разрываются, кузнечики... И что характерно - идём ровно, без крена и сбоев.

Ходко идём. Быстрым шагом. Чуть ли не в ногу.

Так что все мои надежды, что пока дойдём, пианино без надобности станет, рухнули. Вскоре и наш первый по жизни изолятор показался, где годки свои младые мы всей компанией мотали. Детский сад называется. Окна тёмные, забор покосившийся, сетка - рабица. Хорошо ещё не додумались собаками охранять.

Забор-то мы перелезли. К дверям подошли.

- Не передумал? - тихо спрашиваю. - У тебя же там, в условном, ещё год висит...

- Полтора, - стонет Миха. - Отпирай.

И по голосу слышно - всё, скрутило парня.

"Ладно, - думаю. - Где наша не пропадала!"

Открыл дверь. Легко. Запор - насмешить может. Имущество спасти - нет.

Зашли. Темно. Шаги наши гулкие, вроде как по всей околице разносятся.

- Тише, - говорю. - Тут же кто-то сторожить добро должен. Не разбуди...

Ага. Как же - "не разбуди"...

Едва до актового зала добрались, да в лунном свете он это пианино узрел, прямо, как кот на мышь стойку сделал. И как спружинит! Только что стоял рядом, вот здесь, я его локоть своим плечом чувствовал. А через секунду он уже там. Стула нет, так он рядом с инструментом на колени бухнулся.

У меня даже в горле пересохло. Понял я, наконец, зачем ему пианино в четыре утра понадобилось...

- Миха! Да ты охренел, - хочу закричать, а из горла только бульканье какое-то. - Ты же так всю округу разбудишь. Мусорские через минуту будут...

А он уже крышку откинул и пальцы приложил...

Ну, братцы, никогда бы не подумал, что слух может доставлять такую приятность. И будто не играет Миха, а о своей жизни рассказывает. Только не об этой, всамделишной, а о какой-то другой. Какая у нас с ним была бы, если б отцы наши в послевоенном детстве не голодали, а в молодости не пили. Если бы дедов наших немец на фронте не пострелял. Если бы прадеды, вместо того, чтобы всем хорошо делать и по песне этой шашками друг друга рубать, себе бы хорошо сделали, жёнам своим, детям...

И такая тоска меня взяла, что рухнул я на пол. Слёзы, - не поверите! - в три ручья. И башкой об пол - раз! И ещё - два! А Миха наяривает, и будто звёзды к нам заглядывать начали. И луна с ними хоровод завертела. А я молиться начал, представляете? Ну, блин, да я и сейчас плачу!

"Господи, - говорю. - И для чего же ты меня таким уродом сделал? Какая Тебе в том радость? Ну, когда дети малые там чёртиков разных мелком на уборных рисуют... так ведь - дети. А Ты? И для этого моего скотства нужно было мир создавать? Для этого Ты целую неделю карловался"?..

И вдруг, бах! Трах! Слышу, как входная дверь хлопнула. И сапоги по коридору: бум-бум-бум... Ну, ясное дело - милиция. Куда же без неё. Ежели ночью. И музыка...

А они свет включают. "Прекратить"! - кричат.

И так противно мне сделалось, что стошнило. Прямо на эти щербатые, мастикой ухоженные доски. Где детки танцуют, песни поют, а о судьбе своей нерадостной да отвратной и не догадываются...

Тут меня кто-то в спину - бах! Одну руку выкрутил, вторую... Наручники кожу щемят, в мясо впиваются. Ну, ясно - герой!.. Только что же это такое? Быть может, человек раз в жизни с Богом накоротке... раз в жизни о себе Самому Главному напомнить хочет!

- Тише, - прошу, - пусть ещё поиграет.

Кого просить надумал... Вижу - двое к Михе бегут. А он играет... На коленях, как ангел... Несправедливым мне это показалось.

- Да остановитесь же люди! - кричу. - Здесь, на ваших глазах - чудо. Человек из своей мерзости вылупляется. Нельзя топтать!

Вижу, не слышат они меня. У них приказ. И власть. И пистолеты с дубинками. Некогда им музыку наших затерянных душ слушать.

И вот тогда-то это и произошло.

Остановил я их. Замерли. Замёрзли.

А наручники, которыми чёрт этот меня оцепил, - будто пластилиновые. Я руки просто разнял и всё. И свободен. Стряхнул "героя" со спины, и к парочке, что к Михе рвалась, подошёл.

Не. Не понял я, чё там с ними. Стоят, отморозки. Как-то я месяца два на мясокомбинате работал. Для смеху мы в холодильнике на ночь неразделанных свиней на ноги ставили. Утреннюю смену пугать...

С этими тоже самое. Только тёплые.

Тут Миха, наконец, от пианино отклеился. И хотя свет в зале, как на новогоднем утреннике, а против того, как он в темноте играл, будто чёрная ночь без его музыки наступила. А входная дверь опять хлопает. Видать кроме этих троих ещё кто-то приехал...