Дмитрий Силлов - Закон торговца

Однако я всё-таки прошел в комнату, оказавшуюся то ли лабораторией, то ли операционной, то ли очень чистой пыточной, в которой имелся хирургический стол, множество стеклянных шкафов с приборами и непонятным для меня оборудованием, какие-то аппараты, большие и не очень, совершенно непонятного назначения… И, помимо всего вышеперечисленного, была там обычная раковина с обычным краном для мытья рук, над которым висело большое зеркало с куском мыла на особой полочке.

К этому зеркалу и подвел меня Захаров.

– Слушайте, уважаемый, мне глубоко наплевать на цвет своих глаз, – начал было я. – Главное, что они видят – и спасибо им на этом…

– Я вас сюда привел не на ваши глаза любоваться, – дрожащим от непонятного волнения голосом проговорил академик. – Посмотрите в зеркало.

Ну, я посмотрел. Ничего особенного. Ожидаемо знакомая рожа. Моя. Грязная. Дубленная всеми ветрами Зоны. Хмурый взгляд исподлобья. Тяжелый подбородок с трехдневной щетиной.

– Всё это я уже видел, ничего нового, – сказал я. – А искры в глазах порой случаются, когда по кумполу как следует треснут. Последствия черепно-мозгового привета от бывшего работодателя, чтоб ему…

– Вы можете представить свои ладони горячими? – перебил меня Захаров. – Огненными. Способными размягчать плоть и кости, делая их пластичными, словно мягкая глина?

– Зачем? – слегка опешил я.

– Просто представьте. Пожалуйста.

В голосе Захарова послышались умоляющие нотки. Надо же, никогда раньше его таким не видел. Странно всё это…

– Ну ладно, – пожал я плечами. – Блин, прям как на сеансе психотерапии для латентных шизофреников и убежденных алкоголиков.

И начал представлять.

С воображением у меня хорошо, накачал как мышцу, записывая истории о самом себе. В этом деле без него никак. Прикрыл глаза, сосредоточился. Так, ладони теплеют, нагреваются, вбирают в себя свет ламп, висящих под потолком. Горячее. Еще горячее. Раскаляются, словно стальные манипуляторы биоробота, нагреваемые в плавильной печи…

Запахло паленым. Слегка так, еле-еле. Но вполне ощутимо для того, чтобы я открыл глаза.

Руки не жгло, нет. Совершенно. Представляй свое мясо раскаленным, не представляй, ничего не изменится, это и лысому ежу понятно. Это ж я так, чтоб академик отстал. Однако запах шел снизу, и я невольно бросил взгляд на свои ладони…

И застыл, словно древнегреческий ловец удачи, решивший полюбоваться на личико Медузы Горгоны.

Мои ладони светились. Изнутри. Словно живая кожа была натянута на лампы, формой повторяющие мои руки. Еще не веря тому, что вижу, я пошевелил пальцами. Наваждение не пропало. Правда, я заметил, что свечение медленно угасает.

– Невероятно! – потрясенно прошептал Захаров, о котором я и забыл, увидев такое. – Поразительно! Моё безумное предположение подтвердилось! И если это так, то очень прошу вас – попробуйте изменить в своем лице что-нибудь. Например, немного подкорректировать подбородок. Или нос. Я вас очень прошу! Это не мне надо. Это для науки. Для всего человечества!

Честно говоря, плевать я хотел на человечество – которому, в свою очередь, глубоко положить на меня. Но Захарову я был обязан – по крайней мере, я так считал. Поэтому я поднял руку и дотронулся пальцем до нижней челюсти.

Паленым запахло сильнее. Ага, вон оно что! Это волосы у меня на руках горели, оттого и запах. Сейчас же вонь жженой шерстью стала сильнее – на моем лице задымилась щетина. Но не это было главным!

Там, где я нажал пальцем, в челюсти наблюдалась вмятина. Заметная такая, я сдуру ткнул нормально так. Хорошо что не со всей силы, а то, подозреваю, кость бы сломал, несколько зубов себе в пасть вбил и язык бы снизу прям через свою морду почесал заодно. Или дырку б в нем прожег.

– И что это за нахрен? – повернулся я к академику.

Хотя вопрос был риторическим. И так ясно, что это за нахрен. Получается, я стал ходячим «фотошопом». Живым артефактом, способным лепить из себя всё, что на ум придет. Сомнительное достижение. Так-то меня всё вполне устраивало до этого. И как теперь эту вмятину убирать? Я ж не скульптор. Последний раз в детстве из пластилина голову чёртика слепил, и на этом все мои достижения в лепке закончились. О чем я и сообщил академику.

– Чертик хорошо получился? – поинтересовался он. Глаза горят, руки мелко трясутся. Ну, блин, точно – все настоящие ученые немного психи. Особенно когда стоят на пороге чего-то для них очень важного.

– Ну, неплохо вроде… – с сомнением в голосе отозвался я. – А к чему…