Дмитрий Манасыпов - Метро 2035. За ледяными облаками

Хлебный нож шевельнулся лениво и как бы нехотя. Тут же блеснув совершенно убийственным по скорости всплеском. Сверкнул единственным чистым краешком. Самым кончиком, светящимся остротой бритвы.

Страх победить почти невозможно. Страх проникает незаметно и глубоко. Страх оплетает неудержимо и с ног до головы. Поддайся ему – и ты проиграл. Впусти глубже – и вот ты уже пустая, мертвая оболочка.

Ему надо немного, самую малость. Приоткрой дверку в себя, разреши осторожненько ступить на порожек, помани, приглашая в гости… Как так, почему сам, да ну… О, да, только сам его и запускаешь. А раз так, то?! Верно, самому и выгонять.

Страшно до усрачки? Так нагадь в штаны, только встань, паскуда! Сожми зубы до скрежета и треска, будь, мать твою, мужиком… Даже если ты баба. Встань и борись. Не за светлые идеалы или ради благой великой цели. Воюй за собственную дешевку-жизнь. Дороже ее у тебя ничего нет. Встань. Заори. Обмочись… накласть. А потом возьми и тупо замочи этого выродка. И поторопись. Он может опередить тебя.

Нож замер у самого плоского живота тетки. Разрезал ткань, откинул в сторону полы, прошелся по белой коже, оставляя незаметный глазу штрих разреза. Тот, обидевшись на такую несправедливость, поспешил показаться. Темнея, тянулся за лезвием, багровея, осторожно вытекал вниз алым.

Перчатка цепко взялась за шею. Военная захрипела, не шевелясь, лишь чуть болтая бледными ногами без ботинок. Клычу эти хреновы ботинки так и врезались в глаза, темнея под откидным столиком. Нахер она их сняла?! На кой сейчас жиденько тряслись над полом широкие толстые ее ступни со стертыми желтыми пятками?! Баба продолжала хрипеть, наконец-то ударив свободной рукой по голове чудовища. По голове, по груди, по груди…

Зашелестело. Клыч, отпустив чуть собственную руку из челюстей, не успел ухватить проснувшуюся храбрость.

Сказки бабские, страшные и на ночь, свежие, еще месяц назад казавшиеся вовсе дурью. Что такое бумажное, маленькое, одного цвета и прямоугольничками? Да, для поезда, это Клыч помнил из детства, катался на электропоездах… Билеты. У кого билеты в поезде в таком количестве? Правильно, Антошка, у Проводника. Проводника, мать вашу…

Чудовище подняло край своего мешка. Помотало отвисшей мошонкой кожи под нижней челюстью, растянуло губищи жабьей пасти, явственно пустило слюну. Баба в его лапище трепыхалась, задыхаясь. Проводник играл с ней, как старый опытный кот с мышкой. Облизнулся, двинул нож вниз, разрезая брюки и трогательные, в розовых сердечках, заношенные трусики. Кровь бежала вниз охотней.

Закричать ей тварь не позволила. Подтянула к своему лицу, накрыла, чмокнув рот своим. Военная замычала. Клинок поднялся, дрогнув и смахнув кровь. Ударил медленно, ласково, как любовник входит в…

Военная гулко заорала, обмякнув. Захрустело, влажно разошлась плоть внутри нее. По подбородку проводника, стекая с губ, густо побежало темно-багровое. Тварь, хрипло заухав хохотом, отбросила военную, вскрытую сверху донизу, как мусор. Харкнула сизо-багровым ошметком отгрызенного языка. Походя, почти не оборачиваясь, чикнуло ланцетом рыжего и мехового по горлышку. Забулькало, добавляясь в общую палитру всех оттенков красного. Зашипело, добавляя прозрачной дряни, из горба.

Рыжие хлопья закружились сильнее, Проводник двинул к Седьмой, ползущей спиной назад. Рука Седьмой не слушалась, не поднимала «грач», дрожала вместе с ее плачущим некрасивым лицом, перед смертью вдруг оказавшимся без намордника-балаклавы.

Клыч рыкнул. Покачиваясь, встал. Он зассал, он?! Кого? Мясника-урода в фартуке и с режиками? Он, Клыч, труханул из-за дерьма, выдуваемого из горба? Он, Клыч, позволит скотине заколбасить Седьмую, чертову уродливую плоскодонку? Вместо него самого?!

Алое смешалось с алым. Ярость, долгожданная и такая родная, наконец-то вернулась.

– Эй, хрен с горы!

Мутант, нависший над Седьмой, обернулся. Быстро и явно удивленно.

– Это моя баба. Хочешь ее? Со мной разберись.

Проводник, замерев, чуть склонил голову. Недоумевал, судя по всему, совершенно не ожидая такой вот ерунды. Покачивающегося, мутноглазого, подрагивающего от уходящего страха и очень, чрезвычайно, крайне злого Клыча.

Ск-р-р-р-р-с-с-сь… сталь о сталь. Черная, выеденная хлебного ножа из армейской столовой – о легированно-зеркальную операционного орудия хирурга. Интересно, какой делает чуть меньше больно?

Тварь рванула с места. Быстро. Даже чересчур быстро. Только…