Дмитрий Абеляшев - Пастырь Вселенной

Прошла неделя с того дня, когда кулямба во дворе Леи зацвела розовыми цветами. Розовая кулямба не приносит плодов — цветы на ней мужские. Прошедшая неделя была для Владимира самой страшной в его жизни. Как во сне бродил он по развороченным обыском утробам комнат, сухими глазами мечтая о слезах или еще о чем-нибудь подобном, что могло бы хоть как-то растормошить его сжатое, будто тисками, сердце. Владимир раньше и не подозревал, какой ужасающий запас прочности и терпения дарован ему Господом для пущего страдания, застрявшего в Володиной груди, будто огромной рыбьей костью, плотно, больно и намертво. На следующий после возвращения день Владимир включил коврик стереовидения — при обыске, к слову, не пропало ничего, даже синий обучающий обруч управления космолетом, даже таблетки, которыми Лея сперва опоила своего мужа, а затем предлагала их Володе для безболезненного ухода из жизни, — все это валялось теперь чудовищной смесью под ногами Владимира, а он не имел ни малейших сил или желания привести эту страшную послеобысковую кучу хоть в какой-то порядок.

Когда же Володя на другой день включил стереовидение, то там показывали как раз то, как в их с Леей доме проводился обыск. На несколько секунд в комнате, где работал стереовизор, было сгенерировано изображение самой этой комнаты, когда ее осматривали ворвавшиеся агенты. И лишь из репортажа Владимир и узнал, что имперские контрразведчики кое-что все же забрали с собой. Они изъяли привезенные Леей с Земли платья, когда-то принадлежавшие Володиной маме. Как доказательство плотных связей Леи с земным Сопротивлением. «Что же, — решил Владимир с неожиданной злостью, — это даже и правильно. Не будут тут мне глаза мозолить». Ночной обыск проводился при полной блокаде Леиного особняка плотным кольцом анданорских, облаченных в белые комбинезоны спецназовцев, при свете мощных прожекторов, установленных на бэтээры. При операции, как он догадался, присутствовали журналисты — стереовидение фиксировало ее во всех подробностях. И уж конечно, не было забыто и дерево счастья, розовая кулямба, возвышавшаяся исполинским куполом над таким миниатюрным, под ее головокружительной сенью, домиком Тидлы. И про Тидлу было в репортаже — передача, на которую наткнулся Владимир, освещала ситуацию подробно и вдумчиво, в деталях. Программа была подготовлена министерством пропаганды Анданора и потому отражала в полной мере позицию правящей верхушки Империи. Вообще-то, она должна была быть посвященной борьбе со страшной эпидемией, но здесь, увы, зрителей порадовать было нечем — видимо, для смягчения начавшейся таки паники среди населения решено было более не транслировать страдания умиравших от стингровой лихорадки — они были столь чудовищны, что стоило в пригороде появиться заболевшему, как испуганные жители разбегались кто куда, порой в самые отдаленные края планеты, и некоторые из них, разумеется, везли в себе затаившуюся до поры смертельную болезнь. Так что за минувшую неделю остановить эпидемию не то что не удалось — это еще очень мягко сказано, что не удалось. Однако и сухие цифры потерь, даже заниженные официальным Анданором, действовали на обывателей страшнее трансляции страданий умирающих. К концу недели они были следующими.

Погибших — 3500.

Болело — 500.

Официально зарегистрирована инфицированность 400 человек, все они изолированы. И это значило — для всякого, кто умел считать, — что через пять часов все заболевшие умрут и число погибших составит 4000. А еще через двое суток умрут все инфицированные — ведь и наука, и религия Анданора по сей день оказались бессильны что-либо противопоставить лавине заражений, заболеваний и смертей, обрушившейся на Империю. Поэтому все было как в примитивной задачке для третьего класса школы, но не про набившие оскомину трубы в бассейне — это было что-то новенькое.

«От земной лихорадки на Анданоре погибло 3,5 тысячи человек, 500 болеет, 400 заражено. Сколько будет погибших через двое суток, если инкубационный период составляет около полутора суток, а продолжительность активной фазы болезни пять часов, при условии, что за следующие двое суток никто из заболевших не выздоровеет и никто из здоровых не будет заражен?»

Ответ был прост: 4400 погибших. И если первая часть условия — что никто не выздоровеет — была трагической очевидностью даже для оптимистов, то вторая часть задачи — что никто не заразится — казалась чересчур радужной. Медицинский департамент не справлялся с эпидемией, зараженные обыватели утекали сквозь пальцы медиков, как вода, которую нельзя зачерпнуть ладонью, не уронив ни капли. Люди, близко контактировавшие с больным, играли в беспроигрышную на вид лотерею, спешно покидая зараженный поселок. Ведь если они уедут в другой город, будучи здоровыми, то они спасутся; если же зараза уже проникла в их тела, то что им тогда до того, что они сделаются разносчиками? Мертвые сраму не имут — муки лихорадки более чем искупят их поведение. И вот уже на секретных теперь картах, которые более не транслировали на всю Империю, появлялись все новые и новые очаги. А власти принялись искать виновных и, конечно, нашли их — кроме Леи, ставшей просто-таки символом страшной напасти, под горячую руку под следствие попали и министр медицины Анданора, и три его ближайших помощника. Владимир узнавал новости в течение недели, включая стереовидение, и с опустошенным сердцем внимал репортажам, транслируемым различными каналами.