Михаил Бычков - Третье правило диверсанта

Я взял на прицел ближайшую вспышку и на чём свет стоит, матерясь, открыл по ней огонь.

Двумя первыми очередями подсёк автоматчика, сквозь шум стрельбы я услышал, как он всхлипнул и упал на пол. Второй наёмник стрелял из-за колонны, и достать его никак не получалось. Монах в бой не вступал, меня волновало, не зацепило ли его, и в этот момент он открыл огонь по лестнице.

Магазин опустел, я спрятался за угол и перезарядился. Передёрнув затвор, вновь вклинился в перестрелку, и почти сразу пришлось укрыться, тот наёмник, что бил из-за колонны положил возле моей головы с десяток пуль. По ребру что-то скользнуло, не больно, но с каждой секундой возрастало ощущение жжения, будто к боку приложили туго скрученную суровую нитку и с силой теранули ею по коже. Я присел, чувство жжения усилилось, куртка намокла. Но по тому, как дышалось легко и без рези, понял, что рана поверхностная. Из нижнего положения я без особого успеха расстрелял второй магазин — перезарядился.

У Монаха дела обстояли не лучше. Огонь на площадке то затихал, переходя на отдельные, словно рваные всплески, то вновь превращался в неудержимый убийственный поток. Он разражался длинными очередями, заканчивая каждую одним или несколькими одиночными выстрелами, словно расставляя знаки препинания в своей ответной речи.

Такими темпами очень скоро мы обсохнем, а там бери нас голыми руками. Закинув автомат, я вытащил пистолет, и первые два выстрела произвёл наугад в сторону колоны.

Я снова поразился мощи оружия и его абсолютно неэффективной на первый взгляд работе, не было ни всполохов огня, ни звуков выстрелов. Просто нажал два раза на спуск, и тут же с противоположной стороны раздался оглушительный грохот, и посыпался камень. Огонь за колонной стих, я высунулся из-за угла и выстрелил еще. Опять загрохотало и посыпалось. Я услышал, как крикнул Монах:

— Лёха граната!

Я выстрелил несколько раз по лестнице, и спрятался. Затрещало разлетевшееся в щепки дерево, рухнуло что-то тяжёлое и через секунду полыхнуло огнём, уши заложило, и обдало жаром. Второй взрыв последовал почти сразу за первым, он был много мощнее, пол покачнулся под ногами, от поднявшейся пыли стало нечем дышать. С трудом сдерживая рвавшийся наружу кашель, прижал к лицу рукав куртки и пытался продышаться сквозь ткань.

Повисла долгая пауза. Казалось, она длилась целую вечность, если бы я был сообразительнее, то придумал бы себе новую жизнь, но пришлось очнуться в той реальности, к которой я привык.

— Лёха! Алексей! — Голос Монаха, сопровождаемый откликами эха, прозвучал как удар хлыста, и только тогда я сообразил какая кругом звенящая тишина. Всё смолкло. Если кто из наёмников на лестнице и остался цел после двух взрывов, признаков жизни не подавал.

— Алексей! — снова позвал Монах. — Алексей! Ты цел?!

— Почти, — придавленным шёпотом отозвался я, — бок ободрало.

— Сильно?

— Ерунда, жить буду. Сам как?

— Порядок.

Мы переговаривались в темноте не рискуя, приблизиться друг к другу. После горячки скоротечного ожесточённого боя наши голоса срывались. Я реально ощущал туго натянутую в воздухе и проходящую сквозь меня тонкую струну, начинающую вибрировать и звучать в неуловимом для слуха диапазоне, от малейшего напряжения мышц, от одного только слова, даже думать было нельзя чтобы не вызвать её дрожания. Из опасения, что она лопнет, и я и Монах мы оба разом перестанем существовать, и всё что нас окружает, потеряет всякую для нас привлекательность. И от этого становилось как-то по особенному жутко. В чём именно заключалась эта особенность, я не мог для себя определить, но твёрдое убеждение в том, что как только я это пойму напряжение разом спадёт и я смогу, наконец, надышаться, заставляло цепляться за эту мысль как за последнюю соломинку. И когда я почти разгадал эту нехитрую головоломку, меня с головой затопило новыми переживаниями.

Причем буквально.

Свет вспыхнул так неожиданно, что я невольно чертыхнулся. В глаза словно ткнули растопыренными пальцами. Прошло пару минут, прежде чем я проморгался и стал ясно различать цвета и предметы, насколько это было возможно сквозь пороховой дым и взвешенную в воздухе каменную пыль.

Выглянув из укрытия, поразился масштабам произведённых в холле разрушений, он поистине потрясал. Левая лестница полностью обрушена и представляла груду разнородного хлама на полу, своеобразный конгломерат из раскрошенного бетона перекрученной арматуры и обломков перил.