Павел Марушкин - Властелин знаков (Лексикон)

Наконец силы оставили француза. Он остановился, привалившись к опоре, и затравленно огляделся по сторонам. Вокруг было светло, словно днем — вот только все приобрело этот гнусный, отвратительный зеленый оттенок, будто в кошмарном сне… Небо и вода переливались, как драгоценные камни, а с горизонтом творилось что-то неладное. Во-первых, он вдруг стал гораздо ближе, чем положено; а во-вторых — раздвоился. Тонкая, еле заметная поначалу линия отделилась от него и с обманчивой неспешностью двинулась к берегу, увеличиваясь, набухая, темнея прямо на глазах… Это же волна, понял Легри; чертова приливная волна — наподобие той, что хлынула на старые доки в устье Темзы, только во много, много раз больше…

— Ну вот и все! Конец! Нет уж, я сам… — Вспотевшей рукой он нащупал в кармане револьвер, вытащил его, взвел курок, приставил прыгающее дуло к виску и, зажмурившись, нажал на спуск.

Сухо щелкнула осечка. Несколько секунд француз пребывал в неподвижности, затем открыл глаза, завороженно уставившись на приближающуюся волну, а та все не могла достигнуть берега, росла выше и выше, покуда не стало казаться, что сама Атлантика встает вертикально, ополчившись на земную твердь… Стальной настил гудел и вибрировал. Хрипло расхохотавшись, Легри отшвырнул оружие и вышел на середину моста.

— Цезарь! — завопил он во всю силу легких, пытаясь перекричать нарастающий рев. — Идущие на смерть приветствуют тебя!!!

Миллиарды тонн воды обрушились на восточное побережье — и большая часть Нового Йорка в считаные секунды была смыта с лика земли.

«…Я долго думала, стоит ли мне вести этот дневник. Несколько раз бросала, жгла исписанные скверными, быстро выцветающими чернилами листы в печке (а бумага, даже самая грубая, теперь стоит приличных денег) — и все же вновь и вновь возвращалась к нему. Наверное, таково свойство души человеческой: нам необходимо доверить кому-нибудь наши тайны, и эта тетрадь ничуть не хуже местного исповедника. По крайней мере, мне не придется никого убеждать. Я пишу по-славянски; этот язык, по-моему, знаем лишь мы с Потапом — и ни я, ни он до сих пор не встречали бывших соотечественников. Я, Маленькая Ласка Светлова, или же Лэсси Светлоу, как меня теперь называют, ныне гражданка Глории. Это слово в переводе означает «Славная». Уже не упомнить, кто именно впервые назвал так наш маленький мир; но имя прижилось, и мы теперь глориане. Будь моя воля, планетку нарекли бы «Беспокойная» — это прекрасно отражает всю ту неразбериху, что творилась здесь после Судного Дня, да и вообще… Если смотреть правде в глаза, мы — беспокойный народец. По меньшей мере две трети населения — это бывшие каторжане; впрочем, не стоит забывать, что законы Альбиона отправляли на каторгу за такую мелочь, как украденный кусок хлеба… Все-таки здорово, что Империя перестала существовать. Наши теперешние законы гораздо справедливее и чем-то напоминают кодекс моей далекой (и, увы, недостижимой теперь) родины, а их суровость… Ну что ж, там, где мужчины, а зачастую и женщины постоянно носят с собой оружие, не может быть иначе. Глория перестала быть частью огромного континента, известного как Земля Чудовищ, — но сами ящеры никуда не делись, нам приходится делить с ними нашу новую родину. Со временем, конечно, мы истребим самых опасных и беспощадных тварей; это всего лишь вопрос времени.

Забавно: перечитывая написанное, я поймала себя на мысли, что в жизни не изъяснялась такими длинными и велеречивыми фразами. Пожалуй, идея с дневником и в самом деле не столь уж плоха: что, если со временем он поможет мне лучше понять хотя бы саму себя? Нам вообще многое теперь приходится осознавать заново, начиная от собственного места в мире до его устройства и законов, им управляющих. Более полутысячи малых планет (пятьсот шестьдесят две, если быть точной: я помню, что видела это число в записях Льва Осокина, а недавно его опубликовали в газетах — Астрономическое общество Глории не сидит сложа руки) вращаются по сложным орбитам. Ни Солнца, ни Луны больше нет. Первое заменяет скопление шарообразных светящихся тел в центре системы, вторую — сотни малых миров, мерцающих в ночном небе: топазы, опалы, аквамарины. Это и впрямь очень красиво: они все разные, словно самоцветные камни, брошенные на синий бархат небосвода. Именно синий, а не черный: ночью теперь не бывает по-настоящему темно. А звезд больше не видно, да и существуют ли они хоть где-то? Это кажется невозможным, невероятным — но… Если наш мир и впрямь — всего лишь текст, написанный Знаками, то и Солнце, и мельчайшая из песчинок на морском берегу суть объекты равновеликие. И то и другое — не более чем слово. Сильвио Фальконе считает, что Огненные Планеты, наши дневные светила, созданы из внутренних областей Земли, из ее мантии и ядра. Быть может, он прав; даже наверное. Сильвио, безусловно, один из умнейших людей нашего времени. Впрочем, я никогда не забываю того, что рассказывал об этом человеке Джек. Не думаю, что мы когда-нибудь станем друзьями.