Сьюзен Коллинз - Голодные игры

— Я не позволю тебе.

— Доверься мне, — шепчу я.

Он долго смотрит мне в глаза, потом отпускает мою руку. Я раскрываю мешочек и отсыпаю немного ягод сначала в ладонь Пита, потом себе.

— На счет три?

Пит наклоняется ко мне и целует, очень нежно.

— На счет три, — говорит он.

Мы становимся спиной друг к другу, крепко сцепляем свободные руки.

— Покажи их. Пусть все видят, — просит Пит. Я раскрываю ладонь; темные ягоды блестят на солнце. Другой ладонью сжимаю руку Пита, как сигнал и как прощание, и начинаю считать:

— Один. — Вдруг я ошибаюсь? — Два. — Вдруг им все равно, если мы умрем оба? — Три!

Обратной дороги нет. Я подношу ладонь ко рту и бросаю последний взгляд на мир. Ягоды едва попадают мне на язык, и тут начинают греметь трубы.

Их рев перекрывает отчаянный голос Клавдия Темплсмита:

— Стойте! Стойте! Леди и джентльмены! Рад представить вам победителей Семьдесят четвертых Голодных игр — Китнисс Эвердин и Пита Мелларка! Да здравствуют трибуты Дистрикта-12!

Я выплевываю ягоды и тщательно вытираю язык краем куртки. Пит тащит меня к озеру, мы полощем рты водой, потом падаем друг другу в объятия.

— Ты ничего не успел проглотить? — спрашиваю я.

Он качает головой.

— А ты?

— Если бы проглотила, то была бы уже мертвой, — говорю я.

Пит что-то отвечает, но я ничего не слышу за ревом толпы, внезапно раздавшимся из репродукторов.

Над нами возникает планолет, и оттуда спускают две лестницы. Я не могу отпустить от себя Пита. Обнимаю его рукой, помогаю подняться, и мы оба становимся на первую ступеньку одной из лестниц. Электроток приковывает нас к месту; сейчас я этому рада, потому что не уверена, что Пит сумеет удержаться сам. Голова у меня опущена вниз, и я вижу, что, пока мы сами обездвижены, кровь из голени продолжает свободно вытекать. Как только за нами закрывается люк и ток отключают, Пит падает без сознания.

Мои пальцы так крепко вцепились ему в куртку, что, когда его уносят, у меня в руке остается клок черной ткани. Врачи в белоснежных халатах, в масках и перчатках стоят наготове и сразу включаются в работу. Пит, бледный и неподвижный, лежит на серебристом столе; к нему подключено множество трубочек и проводов. Внезапно я забываю, что Игры закончились, и мне представляется, что врачи — это очередная опасность, еще одна стая переродков, выпущенная, чтобы убить Пита. В ужасе я бросаюсь к нему, но меня хватают и заталкивают в другой отсек. Теперь нас разделяет прозрачная дверь. Я колочу руками по стеклу, ору что есть мочи — никто не обращает на меня внимания, кроме слуги, который появляется откуда-то сзади и предлагает мне напиток.

Я сажусь на пол, лицом к двери, тупо глядя на хрустальный стакан с соломинкой. Апельсиновый сок, холодный как лед. Как неуместно он смотрится в моей окровавленной, заскорузлой руке со шрамами и грязными ногтями. От аромата у меня текут слюнки, но я осторожно ставлю стакан на пол, не доверяя чему-то столь чистому и красивому.

Сквозь стекло я наблюдаю за врачами, суетящимися вокруг Пита, их лбы сморщены от напряжения. По трубкам текут какие-то жидкости, на стене мигают лампочки и прыгают стрелки, в которых я ничего не понимаю. Не уверена, но, по-моему, у Пита дважды останавливается сердце.

Это почти как у нас дома, когда приносят безнадежно покалеченного при взрыве на шахте, или женщину, которая третий день не может разродиться, или истощенного ребенка с воспалением легких. У мамы и Прим тогда точно такое же выражение на лицах, как у этих врачей. А я убегаю в лес, брожу там весь день и возвращаюсь, когда больной давно уже умер, и на другом конце Шлака успели сколотить гроб. Здесь не убежать: меня держат стены планолета и еще, наверное, та самая сила, которая не отпускает от умирающего его близких. Как часто я смотрела на них, стоящих вокруг нашего кухонного стола, и думала: «Почему они не уходят? Зачем им видеть это?»

Теперь я знаю. Потому что у них нет выбора.

Я вздрагиваю, заметив, что кто-то смотрит на меня всего в нескольких дюймах от моего лица, но это всего лишь мое собственное отражение в стекле. Безумные глаза, впавшие щеки, спутанные волосы. Злобная. Одичавшая. Сумасшедшая. Понятно, почему никто ко мне близко не подходит.

Мы приземляемся на крышу Тренировочного центра, и Пита выносят из отсека, а я остаюсь за дверью. С криками я бьюсь в стекло и, кажется, замечаю копну розовых волос — должно быть, Эффи: она пришла меня выпустить, — и в тот же момент сзади в меня вонзается игла.