Олег Верещагин - Горны Империи

В восемь начинался завтрак. Потом – это время Генка не любил больше всего – его на час запихивали голышом в какой-то похожий на трубу аппарат. Лежать там было удобно, но пошевелиться не давали плотные мягкие фиксаторы, что-то гудело и щелкало, и нельзя было спать, при малейшей попытке голос Омельченко гудел прямо в ухо: «Хлопчэ, вжэ ж нэмае ниякой ночи, видкрый ясни очи!» – с такой силой, что гул отдавался в виски.

После этого, как правило, Генку вертели, крутили и донимали вопросами другие врачи, среди которых были явные иностранцы – не из Русской Империи, в смысле. Это было повеселей, но не очень-то приятно чувствовать себя манекеном или экспонатом… Потом – несмотря на лето – мальчишка до часа дня отправлялся в небольшой класс, где с ним занимались по нескольким предметам. Это Генке нравилось – раньше в школу он не ходил и думал: если в Империи все учителя такие и все так учат, то понятно, почему имперцы такие умные… В два был обед. А после обеда… в первый день Генка опять ожидал процедур или чего-то вроде, но на робкий вопрос, заданный попавшемуся в коридоре Петру Юрьевичу: «А что мне делать?» – Омельченко рыкнул: «А що душа забажае – гуляй, хлопче, до самой ночи!» Генка похлопал глазами – он думал, что это шутка. Но оказалось, что Омельченко не шутил. Генка в самом деле был свободен до восьми часов – до ужина. Совершенно свободен, если исключить то, что Омельченко в первый же день конфисковал у него всю обувку и заявил, что летом тут в его возрасте обутыми ходят только «кутюрье якыйсь, мий молодший так говорыть». «Кутюрье» Денис называл – Генка помнил – бестолковых и самовлюбленных людей, а мысль о том, чтобы ходить босиком, ничуть его не смущала.

Правда, в первые несколько дней Генка никуда не ходил – он обнаружил библиотеку и просто задохнулся от восторга, войдя туда. Когда Омельченко отыскал его там и выволок на улицу, мальчишка даже обиделся.

Но долго обижаться не получилось…

…Нельзя сказать, что Генка получил какое-то откровение от окружающего мира. И горы, и море не были ему в новинку, хотя здешнее море было теплей, а горы не такие лесистые, как на его родине. Но его потрясла сама мысль о свободе, которую он получил. Можно было идти куда угодно и что угодно делать, а в кармане были деньги.

«Сочи» как таковые оказались тремя десятками поселков и деревенек, разбросанных по горам и низинам – да еще двумя десятками больниц, пионерских лагерей и домов отдыха на самом побережье. (Говорят, тут когда-то был большой город с таким же названием, но море слизнуло его еще во время ядерной войны.) Люди, жившие в округе, показались Генке куда удивительней, чем море, скалы или еще что-то. Он это понял в первый же день, когда, оттопав километров десять по разным дорогам и тропинкам, выбрался к какому-то кафе и присел отдохнуть на ограждение, поглядывая по сторонам – не шуганут? Вместо этого молодой мужик, что-то мастеривший за стойкой, окликнул мальчишку: «Что принести?» – «Я… нет, ничего, я просто так посижу… немного…» – отозвался Генка, готовясь сползти с ограждения и улепетнуть. Мужик засмеялся, махнул рукой – и через пару минут принес стакан виноградного сока, синего, а на просвет – багрового – и тарелку с жареной рыбой, которая называлась «камбала» (Генка уже знал о ней, видел в книге в библиотеке). «Денег нет – не беда», – заметил мужик. Генка покраснел – деньги у него были – и, поев, перед уходом подошел расплатиться. Мужик, назвавшийся как-то неразборчиво «Аперыч», посмотрел удивленно, потом снова посмеялся, деньги взял, но нагрузил мальчишку кульком, в котором было килограмма два винограда, а в другую руку сунул полуторалитровую бутылку с тем же соком. И за это деньги брать уже отказался.

А самое главное – такой мужик тут был не один. Создавалось впечатление, что людям доставляет удовольствие делать друг другу приятное. Наверное, они этого и не замечали, потому что привыкли – а Генка остро подмечал каждую мелочь. Казалось невероятным и странным, что такие добрые, веселые и открытые люди могут быть жесткими и непреклонными – а ведь Генка был свидетелем: это и правда так!

Писем домой Генка написал всего три, да и те короткие. А по тому адресу, который дал Денис, он идти стеснялся. Какой-то незнакомый Санька Краморов… он, может, и не помнит Дениса? А тут припрется непонятно кто…

Кстати, пионеров в окрестностях было полно. Генка часто их встречал за каким-то делами – иногда совсем непонятными, а иногда – вполне обычными, вроде купания или игры в футбол. Но подходить робел. Хотя иной раз ужасно хотелось надеть привезенную с собой форму… но потом возникала мысль: да какой из него пионер? Так… не пойми кто. Как будто самозванцем пролезаешь в компанию героев.