Олег Верещагин - Горны Империи

И так было тихо. Но оказалось, что может быть еще тише. Потрескивали факелы. Тикали часы. Денис слышал, как они тикают.

– Минута прошла, – сказал он, отследив ровно шестьдесят секунд – он специально заставлял себя делать все методично и спокойно, волнение становилось слишком сильным. – Никто не хочет уйти?

Строй колыхнулся. Но это было шевеление из-за все того же волнения – никто не вышел. Денис кивнул. Помолчал еще несколько секунд – и произнес четко, звучно:

– Олег Ветлугин, для принесения клятвы на верность нашему братству – подойди ко мне…

…Глядя прямо в глаза Денису, Олег вытянул вперед правую руку. В левой он держал нож. С каменным лицом Олег провел по подушечке ладони под большим пальцем. Кровь – странно черная и живая в факельном свете – показалась из разреза сразу, и Денис, взяв галстук из стопки рядом, положил его на порез. На алой ткани расплылось темное пятно. Но Денис посмотрел на него мельком – при произнесении клятвы принимающий должен глядеть в глаза дающему ее.

Олег говорил так же спокойно, как порезал себе руку, почти равнодушным, постороннимкаким-то голосом:

– Я, Олег Ветлугин, вступая в ряды пионеров Империи, перед лицом своих товарищей и памятью предков торжественно клянусь и присягаю на честность, верность, храбрость и память. Все, что смогу, – Отечеству! Все, что смогу, – нации! Все, чего не могу, – смогу! Если же я нарушу эту клятву – пусть не останется от меня на земле ничего, кроме позора! Слава России! Слава, слава, слава! – на последнем слове его голос немного сорвался, и Денис поспешно склонил голову.

Он снял галстук с руки Олега и заученным движением повязал под воротник рубашки друга. Расправил ткань на груди.

Олег поднял голову.

У него не было глаз – обычныхглаз. Вместо них были две ярких сияющих звезды.

– Член совета отряда, командир первого звена, новичок Олег Ветлугин, встать в строй, – скомандовал Денис.

Они обменялись салютами, и Олег немного неловко повернулся – и пошел на место.

– Павел Бойцов, для принесения клятвы на верность нашему братству – подойди ко мне…

ПИОНЕРОТРЯД

им. Радия Погодина

Снаружи было совсем темно, но новые факелы – уже не торжественные, а веселые – рассеяли эту темноту, а голоса – много голосов – прогнали и тишину. Все находились в приподнятом пьяноватом состоянии от мыслей – может быть, еще не вполне оформившихся, – что произошло нечто очень важное и слишком сложное, чтобы осознать это произошедшее вот так сразу.

– Эх… жаль, Генка не с нами, – сказал Сашка Бряндин, расправляя новенький галстук, и печально добавил: – Он так мечтал… А теперь придется его принимать, когда вернется.

Третьяков-старший почему-то был дома. Он сидел за столом на кухне, но не ел, а просматривал какой-то список, и Денис, вошедший первым, глазами попросил сунувшегося следом Олега: погоди, а? Тот понятливо слинял к матери.

Отец обернулся, и Денис увидел у него под глазами черные круги. Сказать по правде, Денис его таким и не помнил никогда. Несколько секунд постояв у порога, он мягко подошел к уже отвернувшемуся Борису Игоревичу, обнял сзади за шею и тихо спросил:

– Пап, ты чего?

– Двадцать шесть человек из ночной смены захлебнулись, – сказал штабс-капитан. – Никто не предупредил. Сигнализация вообще была отключена, охранник пропал с поста… – Он вдруг вскочил (Денис отшатнулся) и со страшным матом запустил в стену скомканной портупеей – она с лязгом отскочила. – Пинаев, стерва, тут же прискакал – ах, да как же это?! Мы начинаем собственное расследование, не волнуйтесь… А Шульце по семьям самолично ринулся – соболезнования раздавать! Шахтам хана. Обеим. Там одной откачки на месяц. А ведь я их как раз не закрывал… Денис, понимаешь, – Борис Игоревич подошел, поднял портупею, растянул; она щелкнула упруго, – там могло еще целых три подтопить. Запросто. Закрытые. Но они уцелели. А эти – эти не должно было. А вот…

– Двадцать шесть человек… – повторил Денис, потирая лоб. – Ты думаешь, это… специально? Двадцать шесть человек… А кто? Па, можно глянуть список?

Отец молча пододвинул бумагу…

…Среди погибших оказались Гордеев и Васюнин – отцы Лешки Гордеева и Таньки и Альки Васюниных.

Просыпаясь, Генка видел на потолке два косых четырехугольника света, разделенные темной полоской.

Когда он проснулся вот так в первый раз и увидел этот потолок, то удивился и даже испугался – в той комнате, где он спал, не было ничего похожего. Тогда он привстал на локтях и полминуты, не меньше, рассматривал, хлопая глазами, непонятную обстановку небольшой комнаты: светло-голубой потолок, светло-коричневый пол с темно-коричневым ковриком у низенькой кровати, неярко-желтые стены, в одной из которых было окно (именно в него по утрам прямиком заглядывало солнце), а почти всю вторую занимала здоровенная стеклянная панель. Одна половинка панели задвигалась за другую, и можно было выйти на балкон, нависавший прямо над морем на высоте двадцати метров (второй этаж и скала). В третьей стене была дверь в коридор (слева от нее висела картина: какой-то мальчишка сидит в хлебном поле над книгой – скрестив ноги – и смотрит в небо с мечущимися ласточками, а справа – распорядок дня в рамочке), а в четвертой – две узкие дверцы, скрывавшие маленькие туалет и ванную. Из мебели в комнате стояли (кроме кровати) стол с письменным прибором из диабаза (камень Генка узнал сразу) и лампой на гибкой любопытной шейке, стул около стола, мягкое кресло напротив окна, тумбочка рядом с кроватью и шкафчик между дверями в ванную и туалет, а на нем – радиоприемник.