Виталий Абоян - Ипостась

С реальности, с самого мироздания, как будто сползали пласты. Как с луковицы, которую слой за слоем очищают умелые руки повара. Воздух вдруг превращался в полупрозрачное марево – будто кто-то повесил огромный, до самого неба, кусок целлофана. Бойцы, большая часть которых находилась за спиной Гопала, стреляли. В основном никто из них не смотрел, куда или в кого они выпускают пули – они уже не понимали, что происходит. Но Шанкару они повредить не могли – от реальности отваливался пласт за пластом, унося с собой несущий смерть свинец, а на месте только что исчезнувшей реальности появлялась новая, точно такая же. Но иногда тхаг вносил коррективы.

Если бы Лал смотрел на это безумие собственными глазами, то решил бы, что сошел с ума. Но то, что он видел, было всего лишь видеозаписью, которую вела «балалайка» капитана Гопала, поэтому сомневаться в реальности творящегося перед глазами абсурда не приходилось.

С каждым пластом исчезал кто-нибудь из бойцов – человек оставался в поле зрения, но с ними происходили какие-то непонятные трансформации. Мир, подобно некачественному телесигналу, моргнул на мгновение, и там, где только что стоял палящий во все стороны из автомата спецназовец, торчит из песка каменное изваяние, памятник погибшему бойцу. В следующий миг вместо его соседа появляется красочная фреска на парапете арены, на ней – боец, прижавшийся щекой к прикладу своего оружия.

Такого не могло быть, это ведь бред какой-то, какая-то массовая галлюцинация!

Но нанокамеры не имеют в своем арсенале такой функции, как галлюцинирование.

Той камеры никогда не существовало. В этом мире, который создал Шанкар Десай.

Изображение резко дернулось вправо, потом завалилось – Гопал упал набок, и спустя мгновение стало ясно, отчего. Перед капитаном появилась обнаженная женщина с темно-синей кожей, на ней был только багровый пояс, на котором висело с десяток отрубленных у локтя рук, образующих подобие юбки. Среди болтающихся окровавленных конечностей было несколько с кусками рукавов от униформы спецназовцев.

Абхай Лал слышит странный звук, похожий на тихую барабанную дробь. Стук доносится откуда-то издалека, он не из свихнувшегося мира, которым правит безумный деревенский сморчок по имени Шанкар Десай.

И ты находишься в том же самом мире. Только немного южней.

Руки, словно два автономных поисковых робота, шарят по столу в поисках чего-то, ведомого только им. Они знают, чего хотят, и, когда пальцы натыкаются на рассыпанный по столешнице порошок, замирают на мгновение, чтобы в следующую секунду собрать остатки наркотика. Руки стали неуклюжими, они боятся. Так же, как их хозяин, – только в этот момент Лал понимает, что странную барабанную дробь бьют его зубы. Он дрожит от страха, и очень хочется уйти туда, где тишина и покой. Он знает, как сбежать из этого свихнувшегося мира.

«Джьяду гумра». Это похоже на заклинание, не правда ли?

Пальцы упрямы, они настойчиво хватают со стола норовящий улизнуть тонкий порошок нежно-голубого цвета.

Ты обещал больше никогда не пробовать это. Ты же обещал!

Порошка мало, слишком мало. Но – хотя бы столько.

Едкий запах вонзается в ноздри, быстро достигает мозга. Он там что-то творит с нейронами, освобождает их от старых связей.

А кто сказал, что они старые – их создал Шанкар Десай и, судя по всему, совсем недавно.

Но мир Шанкара не исчезает. Красивая молодая женщина с синей кожей и безумной улыбкой на лице продолжает молотить двумя острыми клинками, будто пропеллерами, снося с плеч одну голову за другой. Не важно, кто это – спецназовцы, участники сегодняшнего шоу или случайно попавшие на арену зрители. И сам виновник торжества, хозяин мира – Шанкар Десай. Молодой человек как будто стал выше, он скалой нависает над всем действом, в безумном ритме сменяя одну реальность другой.

Потому что ни одна из них не является настоящей.

Но ведь, если он может создавать миры, опираясь на собственные фантазии, с легкостью, почему другие не могут того же?!

Он верит!

– Да пошел ты!

Взгляд генерала падает на стул, который стоит с другой стороны стола. В кабинет никто не заходил, он уверен в этом, но на стуле сидит черноволосая девочка с раскосыми глазами. Совсем юная, лет двенадцати. Лицо чумазое, в каких-то разводах и полосках, будто от размазанных соплей, и рот... Из-под обкусанной, некрасиво вздернутой верхней губы торчали тонкие, словно штыри, остроконечные зубки.