— Ты только смотри, опоздаешь — сам виноват! Шашлык без тебя съедим! — рассмеялся Санька Балагуров, устраивая подлинно шаманские пляски вокруг самодельного мангала с томившимся на шампурах мясом.
— Ну и пусть, — пожал плечами Иван, даже не оборачиваясь к Саньке. — Не велика потеря.
Первые опавшие листочки шуршали под ногами. Метрах в двадцати дятел пару раз стукнул по дереву — и затих. Побрезговал…
Ветер шелестел в кронах деревьях, играясь с листвой, выделывая немыслимые па и пируэты, вытворяя такое, что за жалчайшее подобие этих движений лучшие танцоры душу бы продали. А заодно все органы заложили в ломбард.
Иван не обращал на это никакого внимания: он просто бродил по лесу, от дерева к дереву, от кочки к кочке, смотря вперёд — и только вперёд. Казалось, ничто его не трогало, ничто не заботило, ничто не могло пробудить интерес к окружающему миру.
Внезапно раздался хруст ломающейся ветки — шагах в пятнадцати от Карамзина. И ещё раз. И ещё. Иван инстинктивно повернул голову в ту сторону, откуда шёл звук — и обомлел.
Сквозь лес продиралось нечто такое огромное, волосатое, косматое, тёмное… И на медведя это было совершенно не похоже. Двигалось ЭТО на задних лапах, размахивая передними в такт шагам. Линии тела были практически человеческими: такие ноги могли бы быть у тяжелоатлета, бёдра — у борца сумо, а голова… Да, а вот голова была явно не человеческая: это Иван понял, едва ЭТО обратило на него свой взгляд. Тяжёлый, мутный, с глубоко запрятанной животной яростью и ненавистью. Взглянув на Карамзина, ЭТО повернуло голову и продолжило свой путь.
Ванюха стоял неподвижно, словно статуя самому себя. Только ресницы — «хлоп-хлоп» — хлопали не переставая. Лишь когда ЭТО пропало из виду, став уже ТЕМ, Карамзин очнулся — и побежал со всех ног обратно к озеру, к друзьям, к шашлыку…
— Ребята! Там! Такое! ТАКОЕ! ТАМ! — оглашал Ванюха лесок своими неистовыми воплями, спеша поделиться то ли радостью, то ли страхом, а то ли средним арифметическим из этих чувств, с ребятами…
Ни земли, ни солнца, ни звёзд не было видно из-за измороси, мельчайших капелек, собиравшихся в огромные сероватые кучи-тучи.
— Угораздило же Тетраграмматона здесь поселиться. Апчхи!
Если бы кто-то увидел со стороны эту картину — двух зависших в воздухе людей, за спинами которых угадывались очертания огромных серебристо-стальных крыльев, похожих на лебединые — направился бы к врачу. «Ибо-надо, братец, надо» — слишком уж это походило на приступ «белочки», извращённой такой «белочки», где вместо зелёных чертей — ангелы. И совсем даже не зелёные.
— Зато на какие великие деяния нас настраивает это местечко! Так и хочется сеять разумное, доброе, вечно среди людей — и как можно дальше отсюда.
— Это уж точно… Знаешь, я тебе так благодарен за тот фокус с Иваном Карамзиным, подопечным моим! А то, видите ли, перестала жизнь нравиться, серым всё стало, скучным! А ты его — рраз! И сразу Иван жизнь возлюбил, и сразу интерес пробудился. Только вот как бы мне его отучить бегать по лесам с группой таких же… энтузиастов, с камерами и всякими приборами наперевес.
— Да не стоит благодарности, право, не стоит! Вот помню, как в одиннадцатом динозавра изобразил в Шотландии! Какая игра. Какой образ, какой полёт фантазии! Так до сих пор ищут да ищут… А здесь — так, низкопробная роль, повторился… Повторяться я стал, дружище, повторяться. Плохо это. Ничего нового не могу придумать, не идут образы — и всё… Не идут.
— А может, тебя с одним из моих подопечных свести, а? Он там бумагу чего-то марает, «фантазией» каракули свои кличет. Давай, а? Вот у кого фантазия-то через край! Устроим тет-а-тет, может, и новые образы сможешь создать? Ну давай попробуем? Я же тебе помочь хочу, услуга за услугу!
— «Фантазией», говоришь, называет свои творения? А почему бы и не заглянуть к нему… Не всё ж по небесам да лесам блуждать, пора бы и чужой опыт перенять…