Дмитрий Могилевцев: Земля вечной войны

Из окон ушло солнце, и в комнате включили свет — люминесцентный, резкий. Словно плеснули в лицо холодной водой. Тогда дверь открылась снова, но зашел не давешний парень, а целая толпа, семь или восемь мужчин и женщин в новеньких белых халатах, все с одинаковым напряженным выражением на лицах. Вошедшие обступили кровать Юса, и один из них — высокий и лысый, с торчащей из нагрудного кармана золотой авторучкой — поводил рукой перед носом Юса и спросил: «Вы меня слышите? Если вам трудно говорить, моргните дважды».

— Слышу, — сказал Юс, моргая.

— Отлично, отлично, — сказал лысый. — А как у нас с перепонками? Левое ухо нормально?

— Нормально. Кажется, — ответил Юс.

— С базовыми функциями все нормально, — сказала лысому женщина с лицом, похожим на бронзовую монгольскую маску. — При фильтрации мы проверили все — ничего перманентного. Трещины в ребрах — пустяк.

— Повезло, — лысый почему-то ухмыльнулся.

— Собственно, окончательное решение было принято после того, как мы убедились в адекватности материала, — добавила женщина.

— Да, несомненно. Вы любите заботиться… о материале. Ладно. А зубы? Нос?

— Неважно. Это даже полезно. Отчетливые внешние приметы.

— Я бы все-таки посоветовал на будущее — не слишком стараться… с внешними приметами, — заметил лысый. — Впрочем, ближе к делу. Есть вопросы по фильтрации?

Кто-то — Юс не понял, кто именно, — сказал из-за спины лысого:

— Слабоват. Ни моторики, ни реакции.

— В норме — да. Хотя соглашусь не вполне — координация экстра. И пластика. И объемное. Он художник.

— Профессионал?

— Да. Потенция на пике может быть колоссальной. Так что пускаем.

— Съедет он.

— Главное, чтобы в нужную сторону, — сказал лысый весело. И улыбнулся, глядя на Юса безразличными глазами. — Поправляйтесь, молодой человек. С вами все будет замечательно.

Лицо у лысого было как старая резиновая маска. Когда резину часто растягивают, выставляют на солнце и ветер, она снаружи делается твердой, теряет эластичность, лопается, покрываясь сеткой морщин. Такие лица бывают у старых клоунов, всю жизнь зарабатывавших на хлеб гримасничаньем.

После того как лысый увел свою команду, в комнату зашел давешний парень с посудиной в одной руке и большой стеклянной бутылью в другой. Он снова деловито ухватил Юсов член и сунул в шланг, а после, поболтав посудину, чтобы проверить, сколько налилось, поставил ее на тумбочку и ловко подсоединил принесенную бутыль к капельнице.

— О, питьки-кушаньки будем. Новое у нас на ужин. Тебе понравится. Спокойной ночи! — сказал парень, ухмыльнувшись.

Юс выныривал из сна, словно тюлень из полыньи. Окно в явь затягивалось мутной пленкой, Юс проваливался в бездну, но изо всех сил рвался наверх, выпрыгивал, хватая ртом воздух, — и снова тонул. Он не хотел засыпать и не мог бодрствовать, потому что уже перестал понимать, где кончается сон и начинается явь. Единственным спасением казалось бороться, отгонять сон, считать, читать про себя стихи — как угодно, лишь бы не заснуть, не утонуть в липком, невыносимом кошмаре. Юс пробовал выдернуть иглу из руки, но не смог. Яд, струящийся по прозрачной трубке в его вену, уже растекся по телу, оцепенил нервы и мышцы и исподволь, не торопясь, поедал мозг. Юс кричал, но никто не пришел. Сон, как темнота, подполз с изножья, окутал ноги, тело и наконец лег на глаза. Юс завизжал от ужаса — и сон захлестнул его целиком.

Во сне была по-прежнему та же комната, и те же пыльные лампы на потолке, но Юс знал наверняка — там, куда не дотягивается взгляд: по углам, позади, под кроватью — клубится вязкая ледяная темнота. В комнате сна, далеко за гранью яви, жили Голоса. Они говорили теперь спокойно и уверенно — о нем.

— Согласитесь, он просто сволочь. Бездарная самодовольная, эгоистичная сволочь, — сказал женский Голос, холодный и неприятный.

— Почему? — возразил мужской нерешительно. — Он художник, и вроде, неплохой. Неплохо окончил Академию.

— То есть его обучили размеренно двигать руками? Обучили технике, манере, видению? И что? Оценки ему ставили не за талант, а за прилежание.

— Но он же выставлялся.

— На студенческих выставках. А теперь — что он продает? Халтуру? Немногим большее, чем уличные пятиминутные портреты. Эскизики кавказской экзотики. Драки в стиле комиксов. Кому он нужен теперь, бездарный маляр?

— Его ведь рекомендовали в Союз художников.

— Да, за его графику. За умение копировать чужую манеру.

— Нет, что вы! — не вытерпев, выкрикнул возмущенно Юс. — Это моя манера! Мне в Питере за нее дали премию!