Михаил Белозеров: Украинский гамбит. Война 2015

У Кости, несмотря на дикую боль в щеке, едва хватило выдержки не рассмеяться. Высокий и тощий этномутант и маленький круглый якут — как Пат и Паташон.

— Костоправ ваш, — произнес Костя, выплюнув на пол кровь и зубы, — редкостная сволочь…

— Но-но, — подался вперед Балаков, — не зарывайся!

— Остынь, Васька! — прикрикнул на него Каюров. — Выйди посмотри, кто там еще приехал.

Действительно, во дворе заскрипела новая телега. Раздались тревожные голоса. Забегали и залаяли собаки.

— Зосим Степанович, дай мне его!.. Дай порвать!

Обычно тупое выражение лица Балакова вмиг сменилось выражением превосходства, которое бывает у садистов в минуту исполнения сокровенных желаний.

— Я говорю, выйди, паскуда, пока я не рассвирепел! — заорал Каюров и так ударил кулаком по столу, что стаканы опрокинулись и пролилась водка.

— Хорошо, Зосим Степанович, хорошо, — испугался Балаков и выскочил из дома.

— Видишь, с кем приходится работать? — Каюров налил в стакан водки и пододвинул его Косте.

Костя сидел, разминая запястья, и думал, что сейчас разбежится и прыгнет головой в окно, и будь что будет, но сил не было. Он ощупывал языком десну. Два зуба слева оказались выбитыми. Щека распухла и казалась чужой.

— Но других нет. Зато предан как собака и до конца со мной пойдет. Я его в Новосибирске на вокзале подобрал еще пацаном. Беспризорничал Васька. Он за меня действительно порвет кого хочешь, потому что у него психики нет. Оставил он психику в детстве. Будем работать или нет?

— Будем, — произнес Костя.

Торчащие из десны осколки зубов то и дело впивались в щеку. Говорить было больно. Поворачивать голову тоже было больно.

— Молодец! — обрадовался Каюров. — Послужишь мне, послужишь и себе. Вам повезло, что попали к нам, а не к «оранжевым» или к бандеровцам. У них с вашим братом разговор короткий.

— А вы кто? — спросил Костя, осторожно трогая щеку.

— Первый этнический батальон, — отчеканил Каюров.

— Значит, действительно повезло, — согласился Костя. — Ассистентку… девушку только не троньте…

— Отдадим тебе твою зазнобу, хотя не скрою, она мне очень нравится. Васька!

Балаков явился тотчас, словно стоял за дверью.

— Приведи журналистку.

— Зосим Степанович, я ж ее для себя оставил! — заканючил он. — Что ж ее, просто так отдавать?.. Надо попользоваться.

— Я говорю, приведи! — вскипел Каюров. — У меня твое донжуанство вот где сидит! — Каюров похлопал себя по короткой шее.

— Без ассистентки не получится. Не поверят в студии, что мы добровольно, — объяснил Костя и потянулся за водкой. — И двоих других тоже.

— Ну извини, — развел руками Каюров. — Одного отдам.

— Почему? — спросил Костя, цедя водку мелкими глотками.

Пить было больно, но другого способа быстро прийти в себя у него не было. Силы возвращались по крупицам. Теперь надо было обмануть всех, даже самого себя, притвориться, что готов сотрудничать. И тут он наконец вспомнил, что могло их спасти — «глок» с полной обоймой, который висел у него в петле под мышкой! А в обойме этой аж семнадцать патронов!

— Убили одного, кажется.

— Кого?

— Самого здорового, того, что ранен. Не дался он.

— Гады!.. — сказал Костя. — Отказываюсь… не буду… лучше убейте… — Он оттолкнул стакан.

— Ладно-ладно, — испугался Каюров, — не психуй… Сейчас узнаем. Васька… Васька!

Васька вернулся, толкая перед собой Завету. Косте хватило одного взгляда, чтобы понять, что ее не тронули: одежда цела, лицо не разбито, только зареванная и простоволосая. А еще смертельно перепуганная.

— Садись, красотка! — Балаков пихнул ее на стул в углу комнаты, рядом с печью.

— Приведи остальных, — велел Каюров. — Будем работать.

— Зосим Степанович, что же это получается?.. — снова начал канючить Балаков.

— Веди, Васька, не томи душу. Все равно ты в высокой политике ничего не понимаешь.

— Да я за вас, Зосим Степанович, душой и всем телом… — начал Балаков. — Но отдавать?.. Зачем?.. Побойтесь Бога!

— Не твоего ума дело! Выполняй приказ. И чтобы ни один волос!

— Есть выполнять, — нехотя согласился Балаков и вышел, снова стукнувшись башкой о притолоку.

Костя старался лишний раз не смотреть на Завету, чтобы не выдать своих чувств. Она сидела, уставившись в половицу, и не поднимала глаз. Правильно себя ведет, подумал Костя. Главное, чтобы не кричала и не выказывала своих чувств. Такие, как Васька, от этого только заводятся.

— Елизавета, — сказал он, с трудом ворочая языком, — мы пойдем делать репортаж. Слышишь меня? Ты будешь мне помогать. Помнишь, как прежде?