Олег Верещагин - Никто, кроме нас!

Короче говоря, России очень и очень повезло. Нельзя было не понимать, что даже сейчас, сыщись в мире достаточно мощная сила – и огромная территория СССР, с поредевшим населением, со здорово разрушенной инфраструктурой, с трудом восстанавливающаяся, стала бы ее добычей.

Но судьба, как всегда, пощадила Россию за мужество ее народа.

– Ополовинили нас, славян, – печально сказал Верещагин.

– А это не так уж страшно, – возразил Ларионов неожиданно жестко. – Две трети погибших – население мегаполисов. А среди северян, казаков и сибиряков уцелело большинство. Генофонд цел. Кстати, и на планете попросторней стало.

– Насколько? – с непонятной интонацией уточнил Верещагин.

– На три миллиарда, – с такой же интонацией ответил Ларионов. – За пять лет – вовсе неплохо… Правда, через пару лет ожидаем пандемию чумы на всем юге. Но ученые говорят, что теперь справимся легко. Через границы не пустим.

– А ты вообще где? – спохватился Верещагин. – В отставке, это понятно. А так?

– А так – я глава комиссии по реституции, – сказал Ларионов. И, увидев недоуменный взгляд Верещагина, пояснил с улыбкой: – Да нет. Это не разные там склянки-картинки делить. Это возвращение нашей главной ценности – русских детей.

– Еще не все?.. – Верещагин помрачнел.

– Не все, – кивнул Ларионов. – Кто просто не может выехать. Кого не выпускают. А кто уже и забыл, что русский… Я ведь всего три дня назад был на пропускнике в Уэлене… Бррр! – он передернулся. – Из Аляски толпы ломятся… «бывжиг». Сперва от нас удрали в Штаты, а теперь оттуда бегут сюда. На Аляске-то относительный порядок, вот они туда и ползут. Жуть. С детьми, вопят, деньги тычут… – Лицо Ларионова стало недобрым. – Ну, я тишину установил, – он показал, как стреляют в потолок, – и говорю: «Никого из взрослых я не пущу. Вы курвы, – так и сказал, – курвами и останетесь. Родину бросили, когда было плохо. И Америку так же бросаете. Проходить будут только дети до шестнадцати». Так что ты думаешь? Две трети просто повернулись, детей бросили и обратно ломанулись. Я потом расспрашивал – это в основном и не их дети были, откуда у их б…дей дети? В детдомах, в клиниках русских детишек покупали – там же сейчас жуть что творится, власти никакой – и за своих выдавали, на жалость бить собирались. А как увидели, что их так и так не пустят – дернули обратно…

– И не пустил? – спросил Верещагин.

– Не пустил, – жестко ответил Ларионов. – Кто предал раз – предаст и два. Детей собрали и увезли. А эти пусть подыхают в Америке. Тем более что американцам они тоже не нужны. Мне майор-штатовец с КПП сказал, что даже обратно в Уэллс, в город, их не выпустит, пусть в пропускнике хоть дохнут, хоть вешаются. Мол, Америке нужны матери и солдаты, а не шлюхи обоего пола. А какие знаменитые рожи я там видел! – Ларионов подмигнул. – Сатирики-юмористы, певички-актриски, исследователи-последователи… Аж душа запела!

– Смотри, мы почти до Чернавского моста дошли, – сказал Верещагин. – А это там что? Памятник?

– Памятник, – тихо ответил Ларионов. – Пошли. Посмотришь.

– Здравствуй, Димка, – тихо сказал Верещагин. Так тихо, что не услышали, кажется, даже стоявшие по обе стороны от небольшой кирпичной пирамидки пионеры почетного караула. А ветер с водохранилища, рвавший, словно языки пламени – казалось, что горит все вокруг – тысячи пионерских галстуков на металлических распорках, похожих на дуги колючей проволоки, – и вовсе сделал слова неслышными.

На фоне изогнувшегося гигантским полукольцом Мемориала, его полированного черного камня, белокаменных фигур в вечном карауле памятник Димке Медведеву казался особенно крохотным. Но… но странно. Пирамидка не терялась, не казалась жалкой. Возникало странное ощущение. Как будто гигантские сильные руки – Мемориал – с обеих сторон обнимают младшего товарища, стремясь защитить того, кто вышел вперед, кто уже шагнул навстречу врагу…

– Здравствуй, Димка, – повторил Верещагин.

– Вот так, – сказал, подходя следом, Ларионов.

– Иногда я думаю… – спокойным, но странным голосом сказал Верещагин. – Иногда я думаю: если бы не он – мы бы не победили. Я знаю, что это смешно, но я так думаю иногда. Что с него все и началось.

– Кто знает? – задумчиво произнес Ларионов.

– У меня был друг, – сказал Верещагин. – С детства друг, а тут – офицер моей дружины, Игорь Басаргин… Вот мы с ним как-то – за неделю, что ли, до того, как я с Димкой познакомился – сидели и говорили. Я его спросил, не пробовал ли он молиться. А он помолчал и вдруг говорит зло: «Бог не поможет сволочам, которые продали свою страну!» Как ударил, я даже отшатнулся… А теперь думаю еще… – Верещагин усмехнулся. – Может быть, Бог все-таки есть. И он нас всех пожалел ради одного мальчишки, у которого было большое и чистое сердце. Понимаешь, не ради наших танков и наших автоматов, не ради лозунгов и дружин РНВ. Просто ради мальчишки, который оставался мужественным до конца.