Андрей Круз - Ветер над островами

К моему удивлению, езда верхом даже начала доставлять какое-то удовольствие, по крайней мере, в сравнении с пешим маршем по раскисшей грязной колее. Беспокоило, правда, то, что если мы столкнемся с кем-нибудь враждебным, то полноценного сопротивления я оказать не смогу — придется полагаться только на резвость коней. А как эта самая резвость коней отразится на мне, ни разу в жизни никуда галопом не скакавшем, я понятия не имел, но подозревал, что тогда главной заботой для меня будет удержаться в седле.

Поэтому перед каждым крутым поворотом и иным сомнительным для меня местом я спешивался, осторожно разведывал, что ждет нас впереди, и только после этого вновь садился в седло, чтобы продолжить путь. Поход это замедляло, но лучше быть медленным, чем мертвым. Отойди мы вчера от поворота дороги чуть меньше, как и рассчитывали, видимо, негры, — и у меня просто не было бы времени на выстрел, а всадник успел бы метнуть свой боло. И я почему-то уверен, что он, скорее всего, попал бы в меня, тем более что второй скакавший тоже собирался метать такую же штуку. Спасло нас расстояние: они вынуждены были проскакать вперед, чтобы сократить дистанцию, а я все же быстро стреляю и метко, поэтому свалить их большого труда не составило, но… все на чистом везении. Ну и на том, что они нас живыми взять хотели, а нас их здоровье заботило крайне мало.

Попутно мне читался курс «теория кавалерийского дела», где каждое слово было для меня откровением. Например, то, что лошадь можно не привязывать, а чтобы она далеко не ушла, надо просто перекинуть поводья ей через голову, было для меня открытием почище Америки. Оказывается, она будет на эти поводья наступать, и это не даст ей смыться. Чудно.

Днем, уже традиционно, объявили привал, когда обнаружилось подходящее место. Джунгли постепенно отступали от дороги, давая место скалам, которые, между всем прочим, поражали количеством греющихся змей. Это сезон или у них всегда так? Моя мама, которая змей боялась до судорог, завизжала бы при приближении к первым камням и так продолжала бы голосить непрерывно-благо какой-то повод всегда оказывался в поле зрения.

— Вера, кстати, спросить хотел, — сказал я, разгрызая вяленое мясо на ржаном сухаре. — Откуда гиены в джунглях? Для них же степь нужна! Ну саванна, поле.

— Верно, степь, — согласилась она, отрываясь от столь же трудоемкого занятия. — Так степь краем своим прямо с того места и начинается. Если бы мы в ту сторону пошли, то уже через час по степи бы брели. Вот и забегают с той стороны. А здесь гиен нет, тут ты верно сказал.

Еще минуту просидели в молчании, сосредоточенно хрустя сухарями, затем я вновь спросил:

— А что дальше думаешь делать? Куда потом?

— Потом? — Она пожала плечами. — Потом на шхуну, на «Чайку». Там шкипер ждет, и машинист, там есть судовая казна. И от отца деньги остались. Наймем матросов — и на Большого Ската пойдем. А что?

— Да так, — теперь уже пожал плечами я. — Думаю — куда мне дальше направиться. Расскажи про Большого Ската и кого туда пускают.

— Стой! — Она аж подскочила. — А со мной ты что, не собираешься? Ты в Судьбу не веришь или в Десницу Господню? Нас же не просто так вместе свело.

Я даже усмехнулся такой простоте, затем сказал:

— Ну сама посуди — у тебя есть своя жизнь, дело, прочее. Кто я там? Никто. У тебя там дядя теперь всем заправляет? Как ты ему объяснишь, кто я такой и откуда взялся? Да и подумать могут плохо: ты все же до невест не доросла.

— Стоп! — Она выставила правую руку ладонью в мою сторону, словно действительно останавливая. — Если ты взялся меня защищать, то я могу на Завете поклясться, что отец тебя пригласил мне в телохранители.

— Это почему? — не понял я такой логики.

— Потому что если во всем этом Десница Господня, то это власть, которая выше отцовской. А значит, если бы отец был рядом, то волей Божией он так бы и поступил. Верно?

— Во как! — поразился я такому заключению. — Ничего себе.

— А вот так, — сказала она. — И вообще я не хочу, чтобы дядя всем командовал. Он хоть отцу и брат, но я его не люблю. А так он становится старшим, а у него трое детей от двух жен. Зачем я там?

— Ну а я что смогу сделать?

— Если я поклянусь, что отец сделал тебя ответственным за меня, то тогда ты сможешь говорить за меня, если надо.

— И что это даст? — не понял я.

— Мне нет шестнадцати, — пояснила она. — Дядя обязан взять меня под опеку, и он может решать за меня, что мне делать и как мне жить, у него родительская власть будет. А за тот год, что ему останется править делом, он что угодно может сотворить.