Евгений Бабарыкин - Палач

И вот она стоит в дверях комнаты и трогает тонким пальцем маленький шрам на скуле – говорит, эта привычка у нее осталась с того времени. Я не знаю, может быть, и так. По-настоящему я знаю ее всего полтора года. Хотя что это я? Я по-прежнему совсем ее не знаю…

– Будешь есть? – спрашиваю осторожно, как будто боюсь спугнуть.

Она опять смотрит на меня, а кажется – мимо. Не дожидаясь ее ответа (губы чуть дрогнули), я встаю и иду на кухню. Проходя мимо, не могу удержаться и втягиваю носом воздух. Она пахнет елью, запах которой постоянно висит в воздухе, и мятой – наверное, почистила зубы перед тем, как идти ко мне.

Горожане всегда хотят есть. Не все, но большинство. У меня уже все приготовлено. Еще днем я сервировал поднос и сунул его в холодильник. Он, конечно, не работает, электричество-то пропало еще после Первой Кары. Я делаю это, чтобы запах не заполнил всю квартиру, и кто-нибудь не учуял его с улицы. Когда дело касается Иры, я боюсь даже собственной тени.

Я взял поднос, отнес его в комнату и поставил на журнальный столик возле тахты. Взглядом приглашаю Иру подойти. Она секунду колеблется, потом ее тень падает со стены в коридор, за дверь. Ира проходит в комнату и садится в соседнее с моим кресло. Я вскакиваю и бросаюсь на кухню – забыл принести вино.

Вернувшись, вытаскиваю из серванта два бокала и разливаю терпкую, черную в свете керосинки жидкость. Подаю один фужер Ире. Она берет его тонкой белой рукой и, не дожидаясь меня, делает глоток. Отставляет вино в сторону и принимается за нехитрую закуску. На подносе – копченая зайчатина, порезанные помидоры и несколько листов салата. Я мог бы предложить и больше, но тогда она откажется есть. Ира знает, что зайцев я ловлю сам, а овощи вымениваю на то же мясо у одной женщины, живущей на противоположной от меня стороне площади.

Ира берет лист салата, и он сочно хрустит на ее ровных белых зубах. Потом она берет кусок мяса и отрывает тонкие бело-коричневые полоски и отправляет их в рот. Я вижу, что она сдерживается, а не то уже жмурилась бы от удовольствия. Видно, дела в городе совсем плохи, если и она голодна. Ее отец пусть и мелкая сошка в руководстве города – он занимается заготовкой дров и с его мнением мало кто считается – но все же его семья должна получать продуктов если не в изобилии то, по крайней мере, в достатке.

Чтобы не смущать ее, я тоже беру в руку кусочек мяса и жую. Пусть поест, если голодна. Я больше налегаю на вино – так мне легче контролировать свои эмоции. Звучит немного дико, но так оно и есть. Алкоголь немного расслабляет меня, и я могу увидеть Иру как обычную, пусть и очень красивую девушку, а не как прекрасную статую у меня в квартире. Или того хуже – картину гениального художника, к которой нельзя прикоснуться из боязни испортить…

После первого бокала (из своего она едва отпила) наливаю себе второй и откидываюсь в кресле:

– Как у вас дела?

Она мгновение смотрит прямо мне в глаза, потом опускает голову и начинает облизывать один за другим тонкие розовые пальцы на правой руке, которой держала мясо. Я перегибаюсь в кресле и беру с подоконника стопку салфеток, которую всегда забываю положить на стол. Она никогда не напоминает. Сейчас, не глядя на меня, благодарит кивком и вытирает пальцы бумагой. Берет бокал с вином, делает большой глоток и только потом говорит:

– Нормально.

У нее красивый грудной голос, с той чуть заметной хрипотцой, что бывает у чувственных женщин.

Звук ее голоса, который я услышал впервые за несколько дней, опять закручивает и отпускает пружинку завода моего сердца, и оно устремляется вскачь, заставляя меня задыхаться. Но я не мальчик и уже привык справляться с собой. Я несколько раз глубоко и медленно вдыхаю-выдыхаю, стараясь, чтобы это не было заметно для нее. Впрочем, она уже взяла второй кусок зайчатины и, наклонившись над столиком, выбирает себе кусок помидора. У меня в голове вдруг словно щелкает фотоаппарат, и я знаю, что это мгновение, как кадр, останется теперь в моей памяти навсегда.

Я вижу перед собой черный провал двери в коридор и на его фоне – освещенную чуть розовым, теплым светом керосиновой лампы девушку в профиль, которая сводит меня с ума. От вина и тепла она уже раскраснелась, и обычно бледное лицо чуть расцветилось легким румянцем на высоких скулах. Это необыкновенно ей идет – кажется, что она светится изнутри.

Она центр композиции. Слева и справа ее оттеняют теряющиеся в свете лампы, стоящей на столе, сервант и тахта. Перед ней между ее креслом и тахтой – столик с едой и бутылкой вина. Мебель и вся комната уходят в темноту, становясь продолжением ночи, и служат только для того, чтобы подчеркнуть центр моего мира.