Валерий Алексеев - Похождения нелегала

Питался я исключительно йогуртами и тортиками, запивая их минеральной водой: запасы этих продуктов Керстин регулярно пополняла.

Правда, всякий раз, заглядывая в опустевший холодильник, искренне удивлялась:

— Вот блин, опять всё кончилось.

Иногда, словно спохватившись, приносила мне с работы завернутый в фольгу кебаб.

— Анатолий, это очень вкусно. Я уже схавала такой же по дороге.

Ем остывшую лепешку со строганой бараниной, давлюсь, сыплю крошками, а Керстин сидит напротив и смотрит на меня с умилением, как мамаша на известной русской картине "Свидание". Или даже точнее: как Мадонна Литта на своего малыша.

Так она меня кормила.

Добрая, веселая, ласковая, но скупая до посинения.

Машину не покупала — вроде бы из экологических соображений, а на самом деле боясь расходов на бензин ("Полторы марки за литр, офигенеть можно!).

Это при шести тысячах месячного заработка (включая переводческие гонорары: за письма арестантов, которые мы с нею вместе переводили, заказчик платил очень даже неплохо).

В свою тюрягу Керстин ездила на задрипанном велосипеде с сиротским рюкзачком за спиной.

Телевизора не держала вроде бы из врожденного чувства независимости: чтоб не превращаться в марионетку рекламы. Хотя у арестантов смотрела телевизор с удовольствием — и сама же об этом рассказывала.

А мне, чтобы посмотреть программу новостей, приходилось ездить на вокзал.

Газетами в доме Керстин даже не пахло — тоже из экономии: чего макулатуру разводить?

Выбрасываю тюбик из-под зубной пасты, выжатый до конца, а подружка моя ужасается: как можно? Его надо взрезать ножничками, хватит еще на неделю.

Ополаскиваю чашечки после мороженого — она прибегает на кухню вся в тревоге:

— Анатолий, ты много расходуешь воды!

Я понимал, что Керстин не виновата. Ей с детства вбивали в голову, что бережливость — это высшая добродетель.

К Рождеству я подарил подруге фаянсовую хрюшку-копилку, на боку которой по моему заказу было написано:

"Прима шпарен унд штербен".

В смысле "Славно — жить экономя и помереть".

Приемщица в мастерской три раза меня переспросила, а потом потребовала, чтобы я написал это на бумажке собственной рукой.

Не потому, что ей не понравился мой немецкий язык: нет, она желала иметь документальное подтверждение, что я хочу именно эту гравировку, а не какую-нибудь другую.

И Керстин мою шутку тоже не поняла.

Посмотрела на надпись безмятежными голубыми глазами, поцеловала меня — и заговорила о другом.

92

Наконец, устав от безденежной иждивенческой жизни, я решил подыскать себе какую-нибудь работу. Черную, естественно: в смысле, без официального оформления.

Вопреки моему ожиданию, Керстин в этом плане не нашла ничего предосудительного:

— Ты же не сидишь на шее у немецкого государства. И что у тебя нет официального разрешения на работу — это не твоя вина. Все так делают. Главное — не зашухариться.

Иными словами, я получил от своей подруги индульгенцию на правонарушение, остановка была только за работой.

Впрочем, это легко сказать: "Остановка за работой".

Я бы не побрезговал мыть посуду в кафе или пивнушке, но на этом поприще подвизаются студенты и школьники.

На бензоколонках охотнее берут турок или поляков. Такая сложилась традиция.

Убирать квартиры я не годился: это женская работа.

Стричь газоны и зеленые изгороди? Епархия бывших деревенских жителей — поздних переселенцев.

Разносить газеты? На эту работу охотно идут столичные интеллектуалы с непризнанными дипломами — еврейские контингентные беженцы из Москвы, Риги и Петербурга. Пошел бы и я, но почта оформляет не по-черному, а строго официально.

После долгих пристрелок я нашел наконец подходящее для физика-теоретика дело — ремонт крыш.

Собственно, я его не искал, оно мне само подвернулось.

Стоял на улице и смотрел, как ремонтируют дом. Дивной красоты зрелище: легкие алюминиевые леса, такие же блестящие лесенки, а мостки из ярко-красных досок. Полкрыши окутано белой вуалью: там как раз и укладывали черепицу.

Пока я любовался, подошел пожилой человек, хорошо одетый, с красивой сединой, улыбнулся фарфоровыми зубами:

— Хочешь поработать?

Я ответил утвердительно.

— Иностранец? Откуда?

— Из Казахстана.

— А, поздний переселенец. Что, в роду твоем на самом деле были немцы — или только овчарка немецкая? — спросил он — и, не дожидаясь ответа, хлопнул меня по плечу и со вкусом расхохотался.