Дмитрий Силлов - МКАД

Данила подозвал пацаненка-приемыша, сироту, которого приютил Барма. Дал берестяное колечко.

— Это тебе, — сказал он. И протянул еще одно. — А это отнеси той, что на стуле сидит. Пусть споет что-нибудь… — Он неопределенно покрутил пальцами в воздухе и, найдя слово, добавил: — Душевное.

Пацан кивнул, сбегал к сцене. Протянул девушке деньгу, сказал что-то. Та хмыкнула, покачала головой так, что мотнулась из стороны в сторону грива тяжелых волос, сказала тихо, но Данила услышал:

— Оставь себе. Так спою. За поминальные песни денег не берут.

Провела рукой по струнам и запела. Голос певицы был приятным, но в то же время в нем чувствовалась спокойная уверенность бывалого воина, не понаслышке знающего, что такое боль и смерть:

Данила знал эту песню. Говорят, ее сложили еще до Последней войны. А еще говорят, что последняя строчка второго куплета менялась неоднократно. Враги-то были разные. А песня — одна на всех. И горе тоже одно на всех. Полной мерой, во все времена…

Диковинный инструмент давно замолчал вместе со своей хозяйкой, окончившей песню. А дружинникам все еще слышался свист стрел, лязг мечей об усиленные железом дубины нео и голос девушки, шепчущей ветру о своей беде.

— Не вернется ее парень, — громко вздохнул Тимоха. — Далеко поди забрался. Убили небось его нео, вместе с ратью вырезали.

Данила перехватил взгляд певицы — словно две молнии цвета неба прилетели со сцены. Тимоха, понятное дело, имел в виду героиню песни. Но, видать, слова дружинника задели в девушке что-то глубоко личное.

Тимохе-то все по барабану, не видит ничего. Упер подбородок в кулак, в одну точку уставился, кручинится под впечатлением песни. Да только, похоже, песен сегодня больше не будет. Девушка порывисто встала со стула, подхватила свой инструмент, собираясь уйти…

Данилу опередил Степан. Старый воин — мудрый воин, причем не только в войне, но и в делах житейских. И со слабым полом у него опыту сильно больше. Данила-то в этих вопросах, положа руку на сердце, недалеко от Тимохи ушел. И старше он всего-то на два года.

— Не уходи, красавица!

Голос дружинника был громким, чистым. Не зря он в десятниках ходил. Таким, наверно, мог быть голос Царь-пушки, вздумай она заговорить. Не захочешь — остановишься.

Девушка невольно обернулась.

— Поминальная песня была чудо как хороша, — продолжал Степан, для солидности поднявшись с лавки и степенно оправляя рукой усы. — Души погибших будут довольны. Уважь теперь живых, спой былину какую-нибудь, коли не спешишь сильно.

Девушка явно колебалась.

— Не откажи, сделай милость, — добавил Степан голосом, в котором мед искусно смешался со сталью, да так, что стали и незаметно — словно меч в бочке сладости утопили. Хоть и не видать его, а он есть. Как такому противиться?

Кивнула красавица и вновь уселась на стул. Провела рукой по струнам, словно погладила. Инструмент промурлыкал что-то невнятное, словно домашняя кысь. Данила наморщил лоб. Как же называлась в старину такая округлая балалайка? Гитарна, что ли? На картинке древней видал такое — сидят мужики у костра, автоматы на коленях держат, а у одного такая вот гитарна в руках. А вокруг деревья мертвые, развалины, скелет мута какого-то неподалеку валяется. Видать, уже после Последней войны ту картинку рисовали…

Девушка тем временем перестала гладить инструмент и внезапно ударила по струнам, прервав Даниловы мысли…