Андрей Посняков: Меч времен

— Староста с утра еще в лес ушел, с мужиками, — с явно слышимой в голосе неприязнью пояснил Кирьян. — Места для новых покосов подыскивать, да к весянам зайти, о межах договориться. Дело небыстрое — через три дня только и явится.

— Через три дня? — услыхав такое известие, Миша сразу повеселел. — Ну и ладненько.

На ночь глядя, посидели по-тихому, громко не пели, так, самую малость. Михаил, Василий да Мокша — девкам не положено было с мужиками сидеть, да и изба Кирьяна не такой уж была большою, ну а раненым Авдеем занялись сразу: имелся на усадьбе один дедок — лекарь-травник.

Авдею с Мокшей больше и не надобно было никуда идти — дом у них давно уже был здесь, на усадьбе, что обоим парням пришлось по нраву, оба же и приглядели себе зазнобушек… Если б еще не хитрован-староста… Но и с тем можно было бороться, не все его на усадьбе поддерживали, далеко не все.

Уже когда собрались спать, и молодая супруга Кирьяна Ольга постелила на лавки мягкой соломы, кто-то дернулся в дверь:

— Мисаил-тиун у тебя, Кирьяне?

Мальчишка. Белоголовый, глаза заспанные — видать, разбудили, послали…

— Ну я Мисаил.

Отрок улыбнулся:

— Зовут тебя.

— Зовут? — Михаил, кивнув, поднялся с лавки. — Что ж, пойду, выйду…

Он уже знал — кто зовет. Ну кому же еще-то?

Низко поклонившись, Марьюшка бросилась в объятия с поцелуями, с плачем:

— Господи, Господи… Наконец-то вернулся… ну, наконец-то… Теперь заживем. Ведь так, да? Ты тиуном станешь, а я — твоей верной рабою.

Миша ласково погладил девушку по спине: та не сказала — «женой», понимала: женившийся на холопке становится холопом и сам.

Жалко девчонку! Похоже, не светило ей в жизни счастье.

— Пойдем, — жарко целуя любимого в губы, шептала Марьюшка. — Тут, в овине, тепло… Солому вчера сушили…

В овине и в самом деле было тепло, даже жарко… и мягко — на соломе-то! Марья замешкалась, закрывая ворота, затем — в темноте — позвала шепотом:

— Где ты, милый?

— Здесь, — чувствуя себя самой последней сволочью, так же шепотом отозвался молодой человек.

И вытянул вперед руки.

— Обними меня…

И почувствовал обжигающий жар молодого тела — Марьюшка уже сбросила с себя всю одежду, прижалась — нагая, жаждущая любви…

— Истосковалась вся…

Давненько же Михаил не помнил подобной ночки! Казалось бы — и куда только делась накопившаяся за день усталость, куда только исчез навалившийся было в избе сон?

Куда… Ясно, куда…

— Милый… — шептала Марьюшка. — Любый мой… любый…

Утром Михаил проводил девчонок да Василия с Трофимом через озеро — на усадьбу бирича Ермолая. Через озеро плыли весело — с шутками-прибаутками, песнями — прощались же на усадьбе с грустью.

— Ну, бывай, — Василий обнялся с Мокшей. — Будешь в Новгороде — заходи. Василия-лоцмана на Федоровском вымоле всякий знает. — Мисаил, ты что — обратно, что ли?

— Да уж… есть кого навестить… — Миша сконфуженно отвернулся.

Лоцман хлопнул его по спине, хохотнул:

— Да уж. Я заметил. Когда вернешься?

— Не знаю. Может, через день, а может — вообще до весны там останусь. Девы теперь в безопасности — воинов в Биричеве много.

— Да и сам бирич скоро появится, — согласно кивнул Василий. — Жаль, что не вместе в Ладогу… Так тебя не ждать?

— Не надо. — Михаил махнул рукою. — Если дня через два не объявлюсь — плывите себе с оказией… Иначе застрянете тут до весны.

— Оно понятно… Ну, на всякий случай — обнимемся. Удачи тебе, друже!

Все девушки — три грации — на прощанье крепко целовали Мишу в губы. Досталось поцелуев и Мокше — ох, как раскраснелся парень, щеки-то стали похожи на волосы — такие же пунцово-рыжие.

Миша улыбнулся:

— Бывай и ты, Трофиме.

— Увидимся в Новгороде… Я провожу до лодки?

— Давай…

Умный парнишка оказался этот Трофим, да и многословием не отличался, все больше помалкивал, да улыбался. И не проговорился никому о том, что Михаил-то — рядович с усадьбы тысяцкого Якуна! Впрочем, никто его ни о чем подобном и не спрашивал, так, разузнали малость — чей, да кто, да откуда? На том расспросы и закончились, да и некому было особенно-то выспрашивать. Тем не менее Михаил испытывал к пареньку благодарность — за то, что тот лишних вопросов не задавал. А вот у самого Миши они имелись — и все как-то времени не было спросить. То некогда, то забывал…

А сейчас вот уселись на бережку — прощаться — Мокша достал плетеную фляжку:

— Пей, Трофиме!

— Ну, за здоровьице.

Парнишка выпил, закашлялся — видать, пошла не в то горло крепкая медовуха.