Игорь Николаев - Там, где горит земля

На пятидесятой минуте сзади засигналили, Иван обернулся.

Новый экипаж чем‑то смахивал на паровоз Черепанова, если бы тот прошел лет сто непрерывной службы с регулярными и частыми модернизациями. И ещё, как ни странно, на гоночные автомобили тридцатых, только пошире. Машина была определенно очень стара, это читалось в общей форме, особой потертости некоторых деталей, которая достигается лишь многолетней службой, в массивных латунных и бронзовых значках на самых неожиданных местах, табличке «Locomobile» на гладком цилиндрическом капоте. В то же время рулевое колесо сверкало вполне современным хромированием и более походило на самолетный штурвал. Откидной верх, собранный в гармошку, тоже казался синтетическим и новым. Иван не заметил ни выхлопной трубы, ни радиатора, да и шумело это творение инженерного гения как‑то странно, не урчало карбюратором или дизелем, а будто присвистывало и жужжало, очень тихо. Машина двигалась почти бесшумно, поэтому и подъехала вплотную, прежде чем изрядно уставший Терентьев услышал сигнал клаксона.

А ещё все буквы на видимых надписях и обозначениях были на латинице. И это совершенно не прибавляло Ивану оптимизма.

— Добрый день, — приветствовал путника водитель, щуплый, но весьма бодрый старикан с большими вислыми усами. Он сбавил ход, и повозка катилась рядом с пешеходом, все с тем же странным жужжанием.

Внешне Иван сохранял беззаботный вид, но сердце словно заледенело – автомобилист говорил по–немецки.

— Добрый день, — повторил за ним Терентьев, раздвигая губы в механической улыбке, вспоминая давно уже не используемый язык.

Иван очень не любил немцев. Даже восточных.

— Отстали от экскурсии? — добродушно поинтересовался старик, без всяких признаков агрессии или подозрительности.

— Да, — после секундной заминки сказал Иван.

— Обычное дело, — заметил водитель. – Эти немцы, разве они умеют организовывать туристическое дело? Вообще, с тех пор как Айзенштайн сколотил Пангерманский союз, тевтоны разленились. Видимо, прусский дух и организованность в разбавленном виде теряют силу.

— «Айзенштайн… Пангерманский союз$1 — пронеслось в голове Терентьева. – «Что за бред?..»

— Вы не немец, — предположил он первое, что пришло на ум.

— Француз, — жизнерадостно отозвался собеседник. – Путешествую на склоне лет. Лучший способ стареть – в пути, среди новых людей, достопримечательностей и хороших впечатлений.

— Склонен согласиться, — Иван понемногу припоминал немецкий, но избегал сложных фраз, а ветхозаветный облик старичка и его повозки располагали к церемонному, старомодному общению.

— А вы смелый, — без перехода сообщил старик. – Не стали ждать следующего автопоезда и пошли пешком. Только вид у вас… — он неодобрительно нахмурился.

— Прошу прощения, — проговорил Иван. – Все мои вещи остались в… автопоезде.

— Ну ничего, — подытожил старик. – Присаживайтесь, – он указал на тыльную часть повозки, где, похоже, располагалось багажное отделение. – Там откидное сидение, не очень удобно, но все лучше, чем сбивать ноги. Поедем не быстро, у меня неисправен паровой конденсатор. Но это не беда, через час будем в Гейдельберге.

Даже если бы Иван не бывал в Германии, длительное общение с картами услужливо подсказало бы ему, что Гейдельберг – немецкий город. Дирижабль, «автопоезда», политик Айзенштайн, Пангермания, паровой «Locomobile»… Гейдельберг, который расположен на берегу притока Рейна под названием Неккар.

«Где я?!»

— Морис! – энергично представился старик, дождавшись, когда попутчик справится с посадкой. Паромобиль споро покатил по дороге, набирая скорость. – Морис Лешан. Будем знакомы!

— Ив… — Иван осекся. – Айвен. Айвен… Тайрент. Будем знакомы.

— А вот и я!

Иван тряхнул головой, словно отталкивая тени воспоминаний, обступившие его этим вечером. Вернувшаяся домой жена с одного взгляда оценила и пишущую машинку с вставленным листом чистой бумаги, и часы, снятые с руки и положенные сбоку от агрегата – Терентьев считал их чем‑то вроде талисмана и источником творческого вдохновения.

— Снова вспоминал?.. – тихонько спросила Ютта, присаживаясь рядом, на широкий плоский диванчик–софу.

— Да, — отозвался Иван, разминая пальцы, чуть затёкшие от долгого и неподвижного лежания на клавишах. – Думал, может быть оставить что‑то для потомков, напечатать хотя бы краткую эрзац–историю «Моя жизнь, и как я здесь очутился».