Виктор Глумов - Мышеловка

Маузер выглянул и шарахнулся назад: в него целились трое черных из странных пистолетов. Фрайб улыбался, расставив ноги и скрестив руки на груди. Вот теперь точно – хана!

Он потянулся к пистолету, чтобы застрелиться, но мазнул мимо кобуры. Тело перестало его слушаться, рука, держащаяся за лестницу, разжалась, и он полетел вниз, от всей души желая убиться насмерть. Только сейчас он ощутил жжение там, где шрам с татуировкой, и понял: в него стреляли из парализатора.

До пола было метра три. «Вполне хватит, чтобы свернуть себе шею», – успел подумать Маузер, ударился головой и потерял сознание.

Беспамятство напоминало тяжелый сон: издали доносились голоса, кто-то хлопал в ладоши… Постепенно Маузер очнулся и понял, что это не овации – его бьют по щекам:

– Просыпайся, падла… сука такая, открывай глаза!

Он разомкнул веки. Над ним склонился Фрайб. Такой же рыжий, как и в реале, только волосы и борода гуще, рожа холеная, глаза желтые, полыхающие безумием. Справа и слева истуканами замерли черные сталкеры. Фрайб улыбнулся, и мороз продрал по спине детектива. В фильмах так улыбаются маньяки перед тем, как собираются резать жертву, привязанную к разделочному столу.

Захотелось с локтя заехать по его рылу, услышать треск сломанных костей… Нет, не с локтя – ударить снизу вверх, чтобы переносица, хрустнув, вошла в мозг. Маузер дернулся, но и руки, и ноги были связаны. Чего и следовало ожидать. А еще ушибленная голова пульсировала болью.

– Доброе утро, – Фрайб оскалился, состроил скорбную рожу. – Правда, для тебя, братишка, не очень доброе. Давай договоримся по-хорошему: ты скажешь, где карточка, я верну тебя в реал.

– Сначала – реал, потом карточка, – прохрипел Маузер и с сожалением подумал, что он все испортил. У него был шанс, а он действовал слишком поспешно. Надо было затаиться, выждать… Да какая теперь разница?!

Врагу не пожелаешь оказаться беспомощным в руках извращенца с глазами маньяка. Маузер рассмеялся.

– Ты не в том положении, чтобы торговаться, – вызверился Фрайб.

Все так же улыбаясь, Маузер послал его. Фрайб встал, сделал каменное лицо и проговорил, обращаясь к черному, что слева:

– Вы видели, что я пытался по-хорошему. Поднимите его, пусть смотрит.

Маузера поставили на ноги. Теперь, кроме белого потолка и ненавистной рожи, он видел три экрана на стене: большой в середине и два поменьше – по бокам. В них отражался он – связанный, растрепанный, с окровавленным лицом – и пленители. Кроме мониторов, в комнате были приборные панели и три компьютерных кресла. Фрайб ухмыльнулся, повернулся спиной к Маузеру и щелкнул пальцами. Мониторы зарябили помехами, вспыхнули. Кровь набатом запульсировала в висках.

Чуть раскосые ярко-синие глаза – на весь экран. Дрожащая камера отдалилась. Тонкий нос, русые пряди падают на лицо. Оля! Веки припухли, будто она плакала. Там – его Ольга. Маузер рванулся, но его держали крепко.

На ней был серый брючный костюм, тот же, что в день их последней, не самой теплой встречи, на белой блузке алели три капли крови из расцарапанной щеки.

«Рябина на снегу», – подумал Маузер, потупился и уронил голову на грудь.

Там, в одном из кабинетов Фрайба, в стену были вбиты два штыря в метре один от другого. Ольгу за руки привязали к ним.

– Смотри! – крикнул Фрайб и указал на экран. – Ты ведь не допустишь, чтобы ей было больно? Надеюсь, Артюхов рассказал тебе мой маленький секрет? Мне нравится делать больно хорошим девочкам. Потому что в каждой хорошей девочке дремлет стерва! Котя?

– Да, дорогой, – прозвучало из динамиков, и камера перестала трястись.

Тот самый Котов, офисная крыса, установил камеру на штатив и теперь катил к Ольге стеклянный столик, где позвякивали хирургические инструменты. Оля вскинула голову, ошалело уставилась на него. Котов подошел к ней вплотную, – она шарахнулась, – убрал прядь волос с ее лица и проговорил в самое ухо, указывая на камеру:

– Твой любимый муж сейчас нас видит. Давай передадим ему привет. Помаши ручкой! Не можешь? Ай, печалька, – он схватил ее за волосы, развернул к камере, пальцем провел по ее щеке. – Хорошенькая. Тебе нравится, Лео?

– Уйди, козел, от тебя воняет, – проговорила Ольга злобно, глянула в камеру с тоской и надеждой.

– Ничего, потерпишь, – улыбнулся он.

Да, это не марионетка Фрайба – его Оля. Маузер сжал челюсти, наблюдая, как Котов гладит Олю толстыми пальцами с заусеницами и обгрызенными ногтями. Комок тошноты подкатил к горлу – настолько дикой, противоестественной казалась ему картина. Он допускал, что они могли сделать с ним что угодно, но трогать ее… Это все равно что осквернять храм на глазах у верующего.