Олег Верещагин - Песня горна

Денис не поднял глаз. Потянулся за окровавленной рубашкой, не глядя на то, как тело Генки грузят на носилки. Сжал рубашку в комок, отдёрнул руку… опять взялся за одежду, повозился. И с усмешкой показал по-прежнему стоящему рядом отцу ладонь.

На ладони Дениса лежала «Рука Помощи». Испачканная в крови.

Мальчишка вновь стиснул кулак, раня себя острым винтом крепления и выдохнул:

– А тут я не успел… Нет, мне она не по заслугам.

– Не дури, – неожиданно резко сказал отец. – Если бы ты мог успеть везде – ты не был бы человеком. Раньше такое называли – стань богом, выпей море. Ни у кого не получилось до сих пор.

– Я должен. Понимаешь – должен ! – Денис смотрел на отца побелевшими, спятившими глазами. Борис Игоревич видел такие – у тех, на глазах у кого в бою погиб друг. Видел. И так надеялся, что… А Денис продолжал, обрывая мысли отца: – Погиб парень, который был младше меня на два года и лучше меня в сто раз! И я – должен!

– Тогда носи – и помни, что – должен, – тихо сказал отец и резко тряхнул сына за плечи. – А ну?!.

Валерия Вадимовна передала Денису пистолет. Он убрал оружие в кобуру, а когда распрямился – сверху по улице – плотно, во всю её ширину – бежали ребята. Изо всех трёх отрядов. И останавливались один за другим – видели носилки, которые грузили в карету. И стенд на крыльце. И Дениса. И всё понимали.

Понимали. Останавливались. Замирали. Как во сне, Денис увидел, что из остановившейся окончательно толпы вышла Настя. Она шла уверенно, словно всё видела. И встала точно рядом с Денисом.

– Кто? – тихо спросила девчонка.

– Генка Ишим… – У Дениса перехватило горло, он не плакал только потому, что знал: плакать ему нельзя. – Ишимов, – наконец справился он с тяжёлым спазмом. Настя протянула руку – снова безошибочно – и стиснула его голое плечо. Крепко. Надёжно.

– Это такой… светлый? – услышал Денис её голос и вяло удивился: почему светлый, Генка был просто русый… и откуда она это вообще могла уви… а потом вдруг понял, что именно она имела в виду.

– Да, светлый, – сказал он и добавил: – Мне надо идти, Насть… – и повысил голос, обращаясь к остальным: – Стенд возьмите!

Стенд так и стоял возле стены. Словно ничего не случилось, и хозяин сейчас должен его забрать.

Сейчас Генка подойдёт и заберёт стенд. Пусть берёт слева, а он, Денис, справа – так легче нести. Вдвоём легче нести.

Он мотнул головой.

По-прежнему звучала над посёлком музыка.

Что у Ишимова всё знают – Денис понял, ещё когда только подходил к их «Сибиряку». Двери были настежь, у калитки на улицу валялись брошенные совок и метёлка – наверное, мама Генки наводила особенный порядок в честь праздника, прежде чем идти на площадь. Денис малодушно подумал, что, конечно, никого нет дома… но, едва он ступил за калитку и уже собирался постоять и уйти, как в дверях появился Ишимов-старший. Он совершенно спокойно посмотрел на Дениса (не знает, зашлось сердце) и пояснил:

– Мои все в больнице… а я не смог. Уж подожду, пока привезут… – Он посторонился. – Ты проходи…

Денис подошёл к крыльцу. Музыка продолжала звучать. Марш был без слов, но Денис их хорошо знал – старинные слова… «Нам ли стоять на месте? В своих дерзаниях всегда мы правы…» Он заставил себя собраться и произнёс, на первых словах не узнавая своего голоса – совсем:

– Я пришёл. Я – командир. Если в отряде кто-то… то командир…

Тут он наконец заплакал по-настоящему. Навзрыд заплакал, переломился в поясе и коленках, сел на ступеньки и уткнул лицо в ладони. И только дёрнул лопатками; мужская тяжёлая от работы и от горя ладонь опустилась ему на спину. А потом – неверяще вскинул голову, когда услышал голос Ишимова-старшего:

– Ну что ты, сынок… ты уж не плачь…

Утешает?! Он?! Его?! Утешает?! Он – его?!

Денис всхлипнул. Сказал отчаянно:

– Получается, что я вам принёс смерть. Если бы не я – Генка бы жил сейчас.

– Жил бы, да… – непонятным голосом повторил Ишимов. Убрал ладонь, свесил руки между колен, и спросил, не глядя на Дениса: – Ты помнишь, что Гена болел?

Вопрос был неожиданным. Денис даже вздрогнул. Он совсем забыл про это. Генка ведь не был больным… вернее, был, но вылечился… А Ишимов-старший продолжал – размеренно, тихо:

– Я, Дениска, видел, как дети от этого умирали. От того, что у него было. Много раз видел. Много лет. И знал, что и Гена умрёт. Привык даже к этому. Ну, живёт сын. Ну, работает. Есть-то надо? Ну, умрёт сын. Что он – первый? Вот он и умер… – Ишимов-старший повернулся к Денису. – Есть, Дениска, такие командиры, которые, как что, кричат: «Вперёд!» Но ты-то не такой, это весь посёлок знает. Ты-то всегда «За мной!» кричишь. И в чём твоя вина? Что впереди бежал, а пуля в Генку ударила? Так он за тобой сам бежал… и обогнать хотел. И гордился, что за тобой бежит. Ты бы слышал, как он про тебя рассказывал… и про Империю ваш… нашу . Так что он умер. Правда. Но смерть-то смерти – рознь. Это ведь враньё, когда говорят – мол, всё одно, смерть и есть смерть… Враньё.