Олег Верещагин - Песня горна

– Да-да-да… – затараторил Валериан Марксович размазывая по лицу слёзы, слюни и сопли, икая и громко портя воздух (штаны отвисли и промокли, в кабинете мерзко завоняло), ринулся к стулу, словно к последней надежде, сел (под ним мокро чвакнуло), трясущимися руками придвинул бумагу. – Я всё напишу… всех напишу… – Он терзал перья, дёргал бумагу, брызгал чернилами, черкал, писал – торопился… – Да-да-да… конечно, не сомневайтесь…

– Отдельно пиши – кому сдавали часть детей – тех, которые пропадали! – напомнил офицер.

– Да-да-да… – закивал Валериан Марксович. – Тут, знаете ли, было два заказчика… два, разных… хасиды, но они мало, мало, и только несколько дней в году, в основном – всё на юг, там… а девочки и вовсе не по моей части, но я и об этом кое-что знаю, я напишу, я всё подробно напишу… я очень много знаю, я могу быть полезен, очень полезен, я… и вы знаете, я никого, я никогда… я только любил… я не бил даже никого, не то чтобы убивать…

Он бормотал, переходил на крик, всхлипывал, ёрзал, заикался, дрожал, заискивающе улыбался, моргал сочащимися слезами и ужасом глазками – и писал.

Писал. Писал. Писал. Искренне надеясь, что ему «зачтётся», и не подозревая, что сидящий перед ним генерал – человек из совершенно другого мира – не собирается играть в эти ветхие игрушки со взаимозачётами.

Будь честен с честным врагом. Но.

Лжеца – обмани. Предателя – предай. Ограбь грабителя.

Пытай палача. В убийцу выстрели первым. Заложника, которым прикрылся бандит, – не жалей; один убитый сегодня, возможно, спасет тысячи в будущем [29]. Пока твоя душа чиста и вера неколебима, пока ты делаешь всё это не для себя – грязь к тебе не пристанет.

А господин Концеповский будет искренне надеяться на смягчение приговора все последующие дни, пока под ним – воющим от ужаса – не распахнётся люк, а сверху – не натянется тугой струной верёвка… Чудом – а может, и закономерной расплатой? – будет то, что его тяжёлая туша не переломит позвоночника и он почти час будет вертеться и дёргаться над ямой, пока наконец не издохнет.

Единственным утешением ему будет то, что изо всех схваченных во время арестов он умрёт первым.

Денис три раза задрёмывал на заднем сиденье армейского автомобиля. А может – терял сознание. Ронял голову, она отвечала болью, он вздёргивался, осоловело смотрел вокруг. И автомобиль, и мундир казачьего полковника (он назвался Денису, но мальчишка забыл, как его зовут), и всё вокруг казалось каким-то нереальным, словно бы фрагментом сна во сне. В дремоте Денису казалось, что он так и остался там, в подвале, что его не выручили, что как раз спасение было сном… сон и явь пугающе путались, не отделялись друг от друга, и на пути к гостинице мальчишка успел здорово измучиться.

Но в больницу ехать он отказался наотрез. Потому что…

…– Приехали. – Полковник обернулся с улыбкой. У него были цепкие карие глаза с прищуром и седоватые короткие усы под кривым, дважды переломанным носом. – Только вот… ты уверен, что это разумно?

– Ну… – Денис, промахнувшийся (голова поехала) по ручке двери, заставил себя медленно и прочно за неё взяться и повернулся к казаку. – Вы же охрану поставили…

– Это тут ни при чём, – покачал головой полковник. – Просто мне кажется, тебе всё-таки надо было бы в больницу…

– Ну, пожалуйста. Я же могу хоть что-то попросить… и я себя уже совсем нормально чувствую… честное слово… – бормотал Денис.

– Зря я тебе рассказал. Встретились бы в больнице, – ворчал казак, с сомнением поглядывая на мальчишку, у которого были все отчётливые признаки сотрясения мозга и нервного истощения. Но кто же знал, что слова о приехавшей только что матери так на него подействуют. Он буквально стал невменяемым и требовал только одного: чтобы его отвезли в гостиницу – и всё. Больше ничего не надо. Вот и сейчас, чтоб его…

…– Мне очень надо в гостиницу, – упрямо сказал Денис. – Там… там врач.

Он никак не мог заставить себя сказать простое «там мама!». В конце концов, она и правда была врачом. Но, как видно, полковник всё понял и без этих слов. Он кивнул и первым вышел из машины – Денис не успел открыть дверь сам, её распахнул казак. Как высокой особе. Денис опустил на шершавый асфальт правую ногу – босую, конечно, он не успел ни переодеться, ни даже толком привести себя в порядок – и вдруг понял, как это дико выглядит со стороны.

Но подобное не имело значения в данный момент. Значение имел второй этаж, номер 209. Денис поймал себя на том, что не верит в происходящее. Оно снова кажется ему сном. Или сном было то, что кончилось – и всё-таки можно поверить?