Олег Макаровский - Мир фантастики 2014. На войне как на войне

Снова близкий разрыв хлестнул земляным дождем по головам и плечам. Немцы заметили скопление, пытаются бить прицельно?

– Всё! – Вопреки давящей сердце тоскливой мути, Воронов постарался наддать в голос железа. – Всё, по местам. Этого охранять. Вот ты – сам раздобыл, сам и стереги эту… драгоценность. И чтоб он целехоньким остался, ясно?

– Который час? – вдруг продавилось сквозь ладони «драгоценности».

Воронов хмыкнул, но на вопрос ответил.

– Семьдесят минут, – почти отрешенно донеслось из-под ладоней. – Из них минут десять – пятнадцать добираться до перехода. – Американец приподнял, наконец, голову, спросил с жалкой детской надеждой: – А может, все еще так слепится, как препод сказал? Может, меня только выплюнуло чуть-чуть раньше времени?

Воронов резко развернулся и зашагал прочь по траншее. Ему казалось: останься он еще немного тут, рядом с этим ненормальным, и количество сумасшедших на здешнем холме удвоится.

Последующее, наверное, со стороны выглядело вполне достойно: командир обходит расположение вверенной части – хочет оценить ситуацию и выработать мудрый, всеспасительный план.

Черта с два.

Если что-то такое и мерцало в уме у комбата-писателя, то мерцание это моментально загасила одна-единственная внезапная мысль. Не мысль даже – воспоминание, разбуженное алчным урчанием в животе. Фраза из собственного когдатошнего рассказа (вложенная, правда, в уста циника-золотопогонника): «Мужественное осознание долга всегда прячется от солдата на дне котелка с мясным варевом. Не вычерпает – не почерпнет». А теперь Воронов испугался, что вот как начнут бойцы спрашивать: «Товарищ майор, когда же кормить-то будут?!»

Слава богу, хоть этот страх оказался напрасным. Никто подобных вопросов комбату не задавал; наоборот, двое-трое (вероятно, почитатели таланта или огребшие в школе неуд) пытались угощать. Воронов благодарил и отнекивался. Возможно, слова «мародерство» да «брезгливость» вскоре и для него потеряют смысл. Но пока он еще не дозрел считать едой такую вот, например, шоколадку – надгрызенную, провонявшую по́том кого-то из тех, кто грязными буграми пучится там, за бруствером.

…Ближе к концу траншеи он набрел на показавшегося странноватым бойца. Тот, крючась на корточках в стрелковой ячейке, быстро-быстро гребся обеими руками в ее истоптанном-истолченном дне. Не то почувствовав, не то расслышав чье-то присутствие, боец всполошенно обернулся. Испуганный взгляд снизу вверх так живо напомнил давешнего пленного, что Воронов гадливо скривился даже прежде, чем сообразил, отчего странный боец узнался с таким запозданием.

А политрук торопливо вскочил и принялся объяснять, что собственная его гимнастерка вконец испачкалась-изодралась («ну вы ж видели, один рукав совсем уже… и второй… почти…»), а он, как командир и политработник, должен соблюдать внешний… являть пример… Скороговорка его делалась все тише, невнятней; глаза – все жалобней…

Воронов молчал, только нарочито внимательно рассматривал петлицы без знаков различия, круглую дырочку в гимнастерочном полотне (аккурат под левой ключицей), сохлую ржавую кляксу вокруг этой дырочки… А когда бормотание политрука вовсе зачахло, сказал – вяло, бесцветно:

– Отставить являть пример. Через пять минут быть одетым соответственно званию и иметь при себе документы, – он глянул на борозды, оставленные в мягкой земле торопливыми пальцами, уточнил:

– СВОИ документы. И воинские, и партийные.

Уже шагнув было прочь, Воронов приостановился, добавил:

– Полковник вчера велел достойно захоронить павшего смертью храбрых старшего политрука Лебедя. Я, грешным делом, запамятовал… Так вот, приказываю вам исполнить распоряжение полковника. А затем явиться ко мне и доложить, отчего я поручил это именно вам.

Воронов решил дойти до конца траншеи – проверить боевое охранение.

Шел медленно, автоматически пригибаясь, когда грохало да посвистывало, глядел под ноги, старательно перешагивал через неубранные тела… А в голове крутились-ворочались унылые жернова: «Бесполезно. Его уже ничем не проймешь, хоть будь ты какой-раскакой инженер душ человеческих. Всего милосердней бы его… это… по законам военного времени. Кажется, как комбат имею право, даже обязан. Да, милосердней бы… Но вот спрашивается: отчего я должен быть к нему милосерден? Господи, скорей бы все это кончилось. Как угодно, чем угодно – лишь бы скорей!»

Ему вдруг подумалось, что, может, начальник политотдела, несмотря на резко потяжелевшее положение армии, все-таки хватился высокого гостя, ищет. Почему еще не нашел? Ну так командующий небось мечется по фронту, и не обязан он помнить, кого куда назначил комбатом. Полковник? А что – полковник? Вряд ли он частый гость в политотделе… Да и вообще…