Дэвид Эннендейл - Мефистон - Властелин Смерти

Я вхожу в башню. Я не удивлен, обнаружив Квирина в обширном хранилище. На секунду я допускаю предположение, что он сторожил статую всю битву, но потом замечаю, что несправедлив к нему. Он был в центре сражения. Он весь покрыт кровью. Броня помята и покрыта выбоинами и ожогами. Плащ превратился в лохмотья. Печати чистоты не повреждены, но свитки настолько прокоптились и изорвались, что напоминают рваные бинты. Он стоит перед статуей в боевой стойке, держа крозиус наготове. Шлем его опущен, словно голова грокса, готовящегося к атаке. «Я видел, что ты идешь, старший библиарий», — говорит он.

Итак. Хотя бы в чём-то наши с Квирином мысли сходятся. То, что выяснится в этом огромном хранилище, гораздо важнее битвы, идущей за пределами башни. «А ты видишь, зачем я пришёл?» — спрашиваю я его. Он должен видеть. Зал наполнен ослепляющим светом, который исходит от статуи.

— Я вижу, — отвечает он благоговейным голосом.

Он видит только то, что хочет видеть. Он испытывает священный страх перед светом, исходящим от статуи. Он ослеплен. Сангвиний — сверкающий бриллиант. Тяжело смотреть на него, не щурясь. Свет этот, однако, не несет ничего святого. Он колкий, клыкастый и алчущий. Это нечистый компаньон тьмы, растущей из шпиля. Это свет сверхновой, жгучее, чудовищное сияние, смысл которого — разрушение. Все собранные энергии варпа приходят в эту точку. Это ключ к энд-шпилю, нашей очень личной судьбе, и Квирин будет до конца защищать его.

Я делаю ещё одну попытку. «Реклюзиарх, — говорю я, — вспомни обеты своего высокого ранга. Вести наш орден сквозь козни и происки архиврага».

— Я помню, — отвечает он, — я и веду.

Я делаю шаг вперед. Я не поднимаю меч, но и не убираю его в ножны. «Правда? Где же тогда твоя религиозная суровость? Ты был обманут хитроумной ловушкой. Взгляни на ужасы, окружающие это изваяние. Оно — источник этих ужасов».

Квирин медленно качает головой. «Ты обвиняешь меня в своей собственной слепоте, — жалеет он меня, — богохульства, творящиеся за пределами этих стен, порождены не иконой. Они её атакуют. И ты — часть этой атаки, и я размышляю над тем, насколько невольно ты в этом участвуешь». Шлем его не двигается. Я знаю, что он пристально смотрит на меня, ожидая атаки. Не отводя взгляда, он указывает вверх и назад, на статую. «Ты говоришь мне присмотреться, псайкер. Присмотрись сам получше. Посмотри на величие мученической смерти нашего примарха. Отыщи свою душу, Мефистон, или познай, если у тебя всё ещё она есть».

Я поступаю так, как он просит. Я буду спорить с ним пока это будет позволять благоразумие и слишком драгоценное время. Я не хочу переходить к ударам. Во мне ещё слишком много уважения к тому Кровавому Ангелу, которым он когда-то был, и которым, он думает, что до сих пор является. Так, что я перевожу свой взгляд на статую. Не спрашивая меня, она заполняет моё сознание. Её совершенство ошеломляет. В ней сочетается величие и трагедия. Это душераздирающий момент, который обратил будущее нашего ордена в пепел. Я прилагаю невообразимые усилия, чтобы не пасть на колени.

— Почему ты сопротивляешься?

Я слышу голос Квирина. Но не вижу его самого. Сияние статуи единственно важная вещь во вселенной.

— Я вижу, что ты напряжен, Мефистон. Почему? Что за демоническое влияние отворачивает тебя от нашего примарха? Ты видишь истину сейчас. Я могу это точно сказать. Покажи мне, что для тебя ещё есть надежда, что ты не покинут.

Вопросы попадают в цель. Статуя пробирается в самые глубины моей сущности. Я сопротивляюсь ей. Я не допущу её туда. Но Квирин спрашивает почему, и, внезапно, все мои ответы начинают казаться неправильными. Сомнения, грызшие меня со времен битвы с М’каром, скручиваются, словно змеи вокруг моей души. Что это такое внутри меня, столь упорно сражающееся с иконой? Это демон, противостоящий святости? Почему я хочу отвернуться от этого света и отступить во тьму?

Квирин говорит: «Калистарий».

Небеса были чёрными от дыма. Дыма от горящей бронетехники, разрушенных домов и фугасных снарядов. Плоти. Разрушение Экастора было необходимо. Пожиратели Миров сделали больше, чем просто оккупировали крепость. Они завлекли население на свою сторону. Нечего было спасать, оставалось только всё уничтожить. Кровавые Ангелы обрушили правосудие Императора на еретиков и предателей. Возможно, где-нибудь на Арлезиуме ещё остались люди, не отвернувшиеся от света Императора. Но не здесь. Экастор и всё внутри его стен было предано мечу. Сама крепость была сровнена с землей. Ни одна стена не уцелела. Плато было покрыто щебнем. С того места, где Калистарий сидел на груде рокрита, вид унылого серого и разбитого ландшафта простирался на километры во все стороны. То тут, то там руки торчали из обломков. Некоторые руки безвольно висели, другие были вывихнуты в жесте вечной мольбы. Под обломками крепости нашли своё последнее пристанище тысячи потерянных душ.