Дэвид Эннендейл - Мефистон - Властелин Смерти

Я отворачиваюсь от своей добычи к последнему колдуну Освященных. Сфера выросла ещё больше за последние несколько секунд. Я понимаю, что продолжал подкармливать её. Я старался убивать беспристрастно, но это была иллюзия. Я ненавидел воинов, которых сразил. Проливая их кровь, я испытывал удовольствие, пропитанное гневом. Я сражался и сражался, я всё еще пешка в этой игре, до конца играющая отведенную роль. Даже признав эту правду, я не перестану сопротивляться. Я цепляюсь за слабую надежду, что покончу с этой игрой, расправившись с последним колдуном. Я хочу верить, что ещё не слишком поздно.

Когда я приближаюсь, предатель прерывает свое увлечение сферой. Он поворачивает голову, чтобы взглянуть на меня. Он улыбается. Прежде чем я успеваю убить его, он погружает свою голову в шар. Ноги его дрожат, пальцы правой руки один раз дергаются. А затем его обезглавленное тело падает на землю. Сфера пульсирует и начитает расти. В отчаянии, я пытаюсь коснуться объекта своей волей. Я пытаюсь разбить его. Я сталкиваюсь с концентрацией ярости, копившейся последние пять тысяч лет. Вся история падения Паллевона может быть прочитана в ней. Ужасающее поклонение шпилю подтвердило, что ярость, высвобождавшаяся при братоубийственной резне, стекалась в это место. Наша битва с Освященными стала венцом этого тёмного дела, последний, необходимый урожай ярости.

И всё же полная картина этого замысла ускользает от меня. Значение статуи окутано мраком смерти.

Моя попытка уничтожить сферу проваливается. Слишком много силы здесь. Коллективные психические силы миллионов отбрасывают меня. Сила жестокости такова, что удар ощущается физически. Я отшатываюсь. Кровь течет из моих ушей. Я знаю, что существо в тенях смеётся надо мной. Ничего уже нельзя достигнуть поддельной сдержанностью, я кричу от бессильной злобы.

Сфера продолжает подниматься, набирая скорость и вырастая в размерах, благодаря идущей внизу бойне. Она летит в сторону верхушки шпиля. В свои последние секунды, она ускоряется, превращаясь в полосу. Сфера врезается в башню.

Закат внезапно заканчивается. Ночь приходит, но не наступает. Её источник — башня. Тьма изливается с кончика шпиля. Она ползет по небу, извивающейся, растущей веревкой тьмы, и она кричит с яростью десяти миллионов загубленных душ. На высоте облаков, она разливается во все стороны, распространяясь по всему небосводу, пока мир внизу полностью не накрывается обсидиановым куполом. На какие-то секунды власть непроглядной ночи абсолютна. Потом свет возвращается, правда, в виде подарочка Хаоса. Воздух начинает рваться. По ткани реальности ползут трещины, извергающие огонь. Но это не настоящее пламя. Это куски жестоких мыслей, которым придали мерцающую форму. Они не просто горят. Они развращают то, что пожирают, затаскивая души глубже в объятия варпа, подпитывая себя агонизирующими сознаниями.

В тот самый момент, когда появляются трещины, раздается звук удара в колокол. Его сопровождает отчетливое ощущение, беззвучное, но огромных масштабов, часов приходящих в движение, надолго остановленных, но запущенных вновь. На поле боя, после тысячелетней паузы, время продолжает свой ход.

Застывшие воины перестают быть застывшими.

Щелк. Щелк. Щелк.

Ритм в моем разуме и душе. Он резонирует в земле, воздухе и моем скелете, его не ощущает никто кроме меня.

Щелк. Щелк. Щелк.

Неумолимый звук проворачивающихся шестеренок, обращающих всякую надежу в прах. Механизм работает, запущенный на «Затмении надежды» при её исчезновении пять тысячелетий назад. Механизм действует, безразличный к любым попыткам остановить его.

Щелк. Щелк. Щелк.

Это ещё и звук складывающихся фрагментов, частица к частице, мерзость к мерзости, пока не появится вся картина. Я пока не вижу её, но чувствую приближающееся откровение. Пусть приходит. Я подбираю пистолет и устремляюсь обратно в амфитеатр, очертя голову бросаясь между шестернями. Я остановлю неизбежное.

Поле битвы раньше можно было охарактеризовать как бурлящий котёл. Как бы описать его нынешнее состояние? Суматоха обезумевших и враждующих насекомых, и трагедия штормовых волн, разбивающихся о скалы. Боевые порядки были сломаны ещё в первые секунды столкновения. Сражение разбилось на личные поединки или стычки небольших групп, разделенных обездвиженными воинами. Внезапно сражающихся становится в три раза больше, и всякий порядок утрачивается вовсе.