Максим Хорсун: Избранник Газового космоса

Я смотрю на датчик контроля состояния атмосферы: мигает красный.

Ясно, глюки. Пора на боковую.

Укладываюсь в капсулу. Стеклянная крышка отрезает меня от холодного и тесного мирка модуля. Мой новый мирок еще более холоден и тесен.

Проклятье, не сделал себе укол. Теперь я не сомневаюсь, что мой разум помутился. Забыть последовательность процедуры…

Я сам лишил себя шанса.

Ладно. Все равно: надежды – иллюзия, любовь – иллюзия, мир – иллюзия. Реальна только смерть.

Сквозь слипающиеся от инея ресницы смотрю на «Лабиринт Лазара», оставленный в изножье капсулы. Роза внутри артефакта пылает багровым светом, по переборкам плывут всполохи.

Как ночной светильник из детства.

Добрых снов, роза!

На космическом корабле или станции всегда шумно. Постоянно работают вентиляторы, перемешивая воздух. Если этого не делать, рано или поздно в жилых отсеках возникнут зоны, где уровень углекислого газа будет зашкаливать. Это крайне опасно, я знаю, что говорю.

Я проснулся, а точнее – очнулся, и сразу же услышал хорошо знакомый стрекот многочисленных лопастей.

Каким бы это бредом ни казалось, но я жив и, более того, я – на борту космического корабля. Тут тепло, много чистого воздуха, и все, похоже, работает как надо. Нет, это точно не Временная.

Странно, я был уверен, что после светопреставления на нашей планете следующий корабль к Старшей Сестре отправят лет эдак через десять тысяч. Я – космонавт-исследователь, я не верю в чудесные спасения, инопланетян, телепортацию и прочую ересь.

Ощущение, что лежу на груди, а на ребра давят мягкие, но прочные ремни. Невесомость! Ни с чем не спутать.

Я кое-как разлепил веки.

Легкая ткань мерно колышется; кажется, это шелк. Плавают в воздухе золотистые шнуры с кисточками на концах. Я укрыт одеялом, поверх одеяла – широкие ремни. Замуровали меня, точно психа.

Я привязан… к кровати? Под балдахином?

И все это – в невесомости?

Потолок надо мной покрыт изящной гравировкой. Я разглядел какие-то лозы, цветы и что-то вроде кистей винограда. На космических кораблях стены, пол и потолок тоже окрашены по-разному, чтоб легче ориентироваться. Но о таких художествах я никогда не слышал. Не говоря уже о балдахине…

Что ж, чувствовал я себя довольно сносно для покойника. Поэтому звать на помощь не стал, а молча поерзал под ремнями. Как и предполагал, освободился в два счета.

В невесомости я как рыба в воде: как-никак больше года провел на орбите. Микрогравитация Старшей Сестры тоже не сильно отличалась от невесомости.

Я выбрался из-под одеяла, всплыл над кроватью.

Вот это да! На мне – белая ночная сорочка! И из-под подола торчат голые, давно не видевшие солнца ноги! Похожую ночнушку временами надевала моя жена. А я с нее снимал, да, было дело. Вот Рина обрадуется, когда ей сообщат, что я жив, здоров и возвращаюсь домой.

А может, некому радоваться. Может, Ринка погибла в той страшной войне…

Я кувыркнулся в воздухе. Протянул руку, чтобы откинуть шелка балдахина. И в первую секунду оторопел: откуда у меня взялась эта широченная лапа? Не кисть, а экскаваторный ковш. Волосы на тыльной стороне ладони – рыжие и кольцами. Отродясь у меня таких не было! Сразу пришла мысль, что с глазами что-то не так. Шутка ли: замерзнуть на Старшей Сестре, а потом – прийти в себя, и чтобы ничего не болело! Так не бывает. К тому же, очевидно, все время, пока я валялся без сознания, меня пичкали какими-то лекарствами. Мало ли…

Я откинул полог балдахина и выплыл в отсек.

На полу – красная ковровая дорожка. Красивая такая. Прикручена медными шурупами к полу и тянется до самой двери. Да, до двери, а не до люка. Дверь тут, как в купейном вагоне: с зеркалом в рост и открывается, скорее всего, вбок. Стены обшиты деревом, лакированной вагонкой; с середины высоты и до потолка – обои из темного шелка. Чуть ниже обоев вдоль стен тянутся начищенные до солнечного сияния медные поручни.

Я оттолкнулся от потолка и поплыл к двери, уже догадываясь, что мне предстоит увидеть.

В зеркале отражался незнакомый человек. Лет на пятнадцать, а то и на все двадцать старше меня. С тяжелым, медвежьим лицом, мутными глазками и отвратительными рыжеватыми кудрями на голове.

Я поморщился. Отражение сделало то же самое. Незнакомец поджал губы, показал мелкие желтые зубы. Подергал крыльями носа, нахмурил брови.

Похлопал себя по груди и животу. Молчаливое отражение повторяло за мной каждое движение, точно нарывающийся на драку мим. Что ж… Похоже, меня пичкали сильными лекарствами!