Максим Кисляков: Быть войне! Русы против гуннов

Йошт повернул голову на заступника. Рядом шагает низкорослый ратник в видавшей виды безрукавной стеганке: большие кольца в сколах, кожаные вставки испещрены порезами, наспех стянутая прочной нитью, возле предплечья зияют две дыры. Лицо жесткое, будто вытесанное из дерева, хмурое. На щеке глубокий шрам крестиком – будто тычком пальца пропороли. Мощные скулы и выдающийся вперед подбородок скрывает седая борода.

– Ты в первый раз идешь, паря? – уже мягче пробасил седобородый.

Йошт смолчал, лишь вздохнул.

– Вижу, что первый. Как кличут?

– Йоштом.

– Откуда родом?

– Из венедов я, из Карпени, – просопел Йошт.

– Так ты с западных предгорий, что ль? – Кто-то присвистнул от удивления.

Йошт кивнул.

– Да уж, эка тебя, паря, занесло. А рода какого? Кто отец?

Молодой карпенский воин отмалчивается. Лишь глядит вдаль поверх голов впереди идущих. Широкий тракт убегает вдаль, карабкается на высокие холмы, пропадает в низинах, с боков все реже подступают рощи, между прямыми, как стрела, стволами змеятся звериные тропки. Гукают пересмешники, заливаются трелью дятлы. Дальше перелески мельчают, уступают сочным травам, ковылю. Еще полдня пути и не встретить даже маленькой рощицы, ну разве что одиноких березок.

– Безродный, что ли? Чего молчишь, как в рот воды набрал?

Йошт покосился на ветерана, желваки на скулах напряглись, тот оценивающе смотрит на него.

– Говорят, сразила отца стрела степняцкая, – наконец-то выдавил Йошт. Голову опустил, уставился на пыльный сапог. – Ходил ягов бить в княжьем войске, я еще мальцом был.

– Ого, сын воина? – сказал седобородый, по-новому взглянул на парня из Карпени.

Йошт долго шлепает губами, будто подбирает нужные слова. Седобородый продолжает испытующе смотреть на паренька.

– Пахарем был мой отец, – невнятно пробормотал Йошт.

– О, как! Орало на меч сменил. Ха! Знамо дело. Силы от плуга – поди, до одури. Так можно и черепа крушить, аки скорлупу. Вот только кто б указал кого? – попытался съязвить долговязый.

– Да ладно тебе. Мы все здесь кто пахарь, кто кузнец, кто пастух. Народ у нас такой – мирно сеет, пашет, в чащах зверя бьет. Пока гром не грянет…

– Ага, я и косарь, и жнец, и на дуде игрец, – игриво пропел долговязый.

– Я и петь еще могу, и бодаться мастер, – добавил второй, с длинным шрамом от уголка губы до самого уха.

Рядом опять захохотали.

– Эй, ты не сильно-то зубоскалься! – рявкнул седобородый ветеран остряку со шрамом, но как-то незлобиво, больше для порядка. – Бодаться он мастер!.. Молоко утри!

– Не-е-е, Смык, тут поспорить могу.

– Ты со мной?! Ха! Не сдюжишь…

– Это как посмотреть! – осклабился долговязый. – Я, например, сын охотника. Не раз с отцом и старшим братом ходили на зверя всякого. Лук держу с малолетства…

– Ну, держать – всяк мастак. А стрелять? – перебил долговязого охочий до острых слов паренек со шрамом.

– Что, стрелять? – спрашивает сбитый с толку долговязый, насупился, не улавливает подвоха.

– Стрелять из лука умеешь, спрашиваю? – растянул рот до ушей остряк со шрамом на всю щеку. – Держать всяк мастер. Ты хоть знаешь, в какую сторону тетиву тянуть?

Опять раздался хохот. Снова кто-то закашлялся. Долговязый сдвинул брови, хмурится, задело.

– Очень смешно! Хотелось бы посмотреть, как ты стреляешь!

– Ага, давайте еще и стрельбы на потеху устройте!.. – пробурчал седобородый ветеран.

– А что, мысль здравая, – подхватил парень со шрамом, ткнул трясущимся от смеха пальцем в хмуро топающего Йошта. – Эй, сын пахаря-воина, ставь яблоко на голову, и двадцать шагов вперед. Да не боись, попаду, за мной не встанет! – Не удержался, звонко рассмеялся. – Ты только шлем на лоб надвинь посильнее.

Рука дружески похлопала молодого карпенского воина по спине. Тот раздраженно дернул плечом.

– Будет у вас еще возможность стрельнуть, будет. Дорога длинная…

– Молчи там! Накаркаешь еще!

Воздух резанул пронзительный свист воеводы. Разговоры и смешки тут же смолкли. Впереди возвышается косогор, торговый тракт круто поворачивает в сторону, теряется в густом перелеске.

У подножия вздымается деревянный шест, на верхушке воткнут человеческий череп, грозно чернеют глазницы, из темени торчит пучок конских волос, ветер подхватывает пряди, тянет в разные стороны.

Чуть дальше виднеется частокол – на ряд сучковатых кольев насажены человеческие головы, рой мух и слепней кружится жужжащим облаком, жадно облепливают отрубленные головы, вгрызаются в мертвую плоть. Рядом догорает сваленная в яму груда сожженного мяса. Ветерок дунул в сторону медленно поднимающегося каравана, колыхнул поднимающийся к небу жидкий дымок. Жуткое зловоние ударило в ноздри.