Артем Мичурин - Полведра студёной крови[СИ]

Такое сложно повторить, но я повторяю. "Повторяю", а не "повторяюсь". И не изъебства ради, а для того, чтобы ни одна сволочь не могла сказать: "вон того торгаша грохнул тот самый Кол". Правда, чего уж там, временами жалею, что не родился еще засранец, способный оценить мои старания не только горстью золотых, и, тем более, вычислить меня по почерку, не смотря на все мои ухищрения. Хотя тщательное планирование и долгие часы раздумий перед делом вовсе не влекут за собой обязательно каких-то хитровыебнутых ходов. Все должно быть просто, неожиданно и быстро. В этот раз дело, правда, осложнялось тем, что не хватало времени осмотреться и тем, что валить всех без разбору я не мог. Дело не в том, что массовое убийство мне претит, и даже не в том, что на будущей ферме моей малолетней заказчицы некому будет работать, просто много жертв — много шума, да и времени это займет немало. А времени у меня в обрез

Размышляя об этом, я возвращался на постоялый двор слегка поддатый, сытый и довольный собой. Подельникам тоже бухать по-черному не дал, ибо нехер.

И вот когда до такого желанного продавленного дивана оставалось пройти пару кварталов, из-за покосившегося забора в моё светящееся улыбкой лицо швырнуло горстью колючего снега.

Что за хрень?

Я обернулся.

Никого. Только ветер завывает в подворотне дома напротив.

Впереди из переулка ручейком струится поземка. Ручеек этот змеится, обвивается вокруг фонарного столба, как-то странно клубится и… Внушительная охапка снега снова летит мне в лицо.

Какого хуя?!

Я снова обернулся.

Сзади из всех щелей, проулков и подворотен струились подобные первому снежные ручейки, но их были десятки и они уже сформировались в невъебенных размеров кокон, перекрывший всю улицу и грозивший похоронить меня под собой.

Блядь.

Я побежал. Снежная волна, завывая и клубясь, устремилась за мной. Все вокруг словно ожило, передумав отходить ко сну. Захлопали ставни в заброшенных домах, задрожал лист на потрепанной временем крыше бывшего кинотеатра, рухнул в сантиметрах от меня ржавый рекламный щит, больно ударила по локтю, внезапно открывшаяся калитка ограды детского сада, не видевшего детей вот уже пятьдесят лет.

Все будто старалось схватить, зацепить, задержать меня, но я бежал. Увернулся от качелей, вращающихся, как ручка мясорубки, едва не упал, заглядевшись на мигающий разноцветными огнями светофор, в котором давно уже нечему мигать,

Ебена мать! Да что ж это такое?

Я влетел на задний двор своего временного пристанища.

Что-то тяжело бухнуло в забор, и сразу все стихло.

Я затравлено огляделся. Разбуженный шумом из-под брезента, укрывающего телегу, как ни в чем не бывало, выбрался Красавчик. Он потянулся, зевнул и, не выказывая никакого беспокойства, принялся вычесывать вшей.

— Иди, прошвырнись.

По ночам я выпускал его поохотиться, добыть себе жратвы, и Красавчик набивал свое брюхо крысами, собаками или припозднившимися гуляками. А днями, пока я работал, он отсыпался в телеге. Так мы поступали, если останавливались где-то более чем на одну ночь, и менее чем на неделю. На однодневной стоянке, обычно в какой-нибудь маленькой деревеньке, Красавчик ночевал поблизости, на опушке, чтобы не нервировать домашнее зверье, а больше трех дней мы нигде и не задерживались. Это чревато при моей профессии, да и затянувшаяся ночная охота моей зверюшки могла бы спровоцировать охоту местных уже на нас.

В Березниках же мы всего вторую ночь, поэтому я отпустил Красавчика, с интересом наблюдая, как тот перемахнул через забор.

Ебнет или не ебнет его то, что гнало меня по улице?

Нет, гляди ж ты, не ебнуло. Видать опять приход был или собутыльники в водку чего подмешали. Если второе, каждого найду и кадык вырву.

С такими мыслями я ввалился в комнату, где Ольга, сидя за столом, уплетала здоровую куриную ножку. Еще на расстеленном полотенце лежали луковица, половина краюхи ржаного хлеба и стояла крынка с молоком.

Какого хера? У тебя завелись карманные деньги? — я повесил одежду со снарягой на пару вбитых в стену гвоздей и плюхнулся на диван.

— Есть хотела, — возмутилась она. — И вообще, это я тебе плачу.

— Что? — привстал я, но затем махнул рукой и лег обратно, отвернувшись к стенке.

Ненавижу детей. Эти маленькие ублюдки несут всякую хрень, не задумываясь о последствиях. И ведь прокатывает! В другой раз отвесил бы такого леща за борзоту и крысятничество, но сон, стремительно пожирая остатки моего сознания, препятствовал занятию воспитательным процессом.