Артем Мичурин - Полведра студёной крови[СИ]

Звук корабельного гудка застал меня на подходе ко второму ряду клеток. Выскочивший на крыльцо дородный мужик в видавшем виды костюме-тройке при заправленных в сапоги брюках, поскользнулся и едва не нырнул вниз.

— Бля! — с трудом сохранил он равновесие, после чего оправил свой парадный наряд и зашагал к воротам, на ходу отдавая приказы: — Кто-нибудь, в конце концов, оторвёт жопу от стула?! Второго, третьего, седьмого и девятого на пристань! Живее!

— Подождёт твой Дуров, не состарится, — донеслось из открытого окна, откуда сквозь тяжёлую звериную вонь потянуло щами.

— Живо работать, я сказал!!!

— Да ёб твою мать, — в избе заскрипели отодвигаемые от стола табуретки.

Я, прибавив прыти, шмыгнул за угол и столкнулся с девчушкой лет десяти, которая от неожиданности уронила бадью, но крикнуть не успела. Моя ладонь плотно зажала ей нос и рот. Немного брыканий, и милое создание отправилось в страну грёз. Не вечных. Всего лишь лёгкое отравление углекислым газом. Хотя, вряд ли она успеет очнуться до начала представления. Пожалуй, гуманнее было бы всадить ей нож в сердце, но… она же ребёнок. Ёбаная мораль. Это дерьмо сидит в мозгу как клещ. Вроде вырвал, но чёртовы хелицеры остались и распространяют заразу. Нельзя переболеть моралью и полностью излечиться. Метастазы будут мучить всю жизнь. Так что, извини, милочка. Тебя сожрут живьём. Ведь дядя Кол не детоубийца.

— Твою мать! — приглушённо донеслось из ближайшей клетки, когда я, уложив обмякшее тело в грязь, двинулся дальше.

А может девчушке и повезёт.

— Здорово, дружище, — присел я напротив озадаченно глядящего через прутья Ткача.

Эка жизнь-то его потрепала. От былого лоска и следа нет. Щетиной зарос, под глазами круги чёрные, лоб в испарине горячечной, губы потрескались, камок уделанный весь — чисто нищеброд.

— Ну, — улыбнулся я самой доброй улыбкой, — оно при тебе?

— А, — спохватился Ткач после недолгой паузы, — само собой. — После чего встал, отошёл в дальний угол и вернулся, неся что-то в руках.

— Очень мило, — рассмотрел я выложенное мне под нос собачье дерьмо с соломой. — Жаль, у меня нет времени на гомерический хохот.

— Зато у меня его сколько угодно. Можно начинать?

— Тщ-щ! — поднёс я указательный палец к губам, взяв юмориста на прицел. — Не глупи. Я — твоя последняя надежда. Или хочешь стать звездой арены?

— До твоего появления как раз занимался выбором звучного псевдонима.

— Просто скажи, где оно, и я тебя освобожу. Слово чести.

— Че…? Чего?

— Ну, ты знаешь… Вернее, слышал же от кого-нибудь. Такая штука… Короче, не трать моё время. Говори, где эта хуета, что ты спёр из бомбоубежища, и расстанемся друзьями.

— А знаешь, Кол… — глаза Ткача презрительно сузились.

— Я слушаю.

— Помогите!!!

— Блядь! — палец на спусковом крючке побелел, движимый жаждой праведной мести, но памятующий о деле мозг отвёл руку с пистолетом в сторону и пустил ноги вскачь.

Вот уёбок! Подлая вероломная мразь! Мудило! — Я бежал между клеток, извлекая из недр памяти всё новые и новые эпитеты для Алексея — горисукаваду — Ткачёва, слыша за спиной суматошные окрики, пока ни встретился нос-к-носу с главной звездой моей едва не переписанной пьесы.

Подошвы заскользили по грязи на повороте, и я чуть было не поцеловал просунутую сквозь толстенные прутья чёрную блестящую влагой мочку. Разинувшаяся пасть с отвислой губой и громадными жёлтыми клыками изрыгнула мне в лицо, как показалось, не меньше литра слюней, приправленных редкостным зловонием и децибелами ярости, а тяжеленная лапа, с явным намерением разорвать меня надвое, сотрясла клетку страшным ударом.

— Ох ёпт!!! Тише, приятель, тише.

Я оглянулся и, не обнаружив преследования, сменил АПБ на "Ремингтон" заряженный магнумом с подкалиберными стальными болванками.

Глядя на направленный в замок ствол ружья, медведь сделал шаг назад, словно догадался о моих намерениях. Великолепное животное. Не меньше тонны весом, под два метра в холке. Никогда раньше не видел настолько огромных. Нужно отдать должное, эта семейка знала толк в охотничьем ремесле, раз сумела живьём взять такого монстра. Шатун. Весна только-только вступила в свои права, а он уже нагулял жира. Бурая мягкая шерсть лоснится, переливаясь волнами на могучих плечах. Здоровенная, как хороший бочонок, башка опущена к земле, маленькие круглые уши едва видны над покрывающим её густым мехом. Желтовато-карие глаза смотрят исподлобья. Уже без злости, но с подозрением: "Что надо этому двуногому? Не убивает. Значит, ждёт от меня чего-то". Да, он хорошо знает двуногих. Он — людоед.