Сергей Казиник: Закон распада

— В госпитале, где ж еще? За радейку отдельное спасибо, сейчас с ней технарь наш возится. Бубнит что пиндосы ключи хитрые поставили, но я верю, что он справится. Так что ты сегодня кучу народу спас, молодец. Теперь мы все их перемещения знать будем!

— Это радует. А вот снайпера я упустил….

— Да нормально все, взяли твоего стрелка. — Отмахнулся Семеныч. — Ты перед тем как вырубится, его координаты передать успел, ну его хлопцы и взяли тепленьким. Только голос у тебя странный какой-то был, окающий. Не припомню, чтоб ты так разговаривал.

— Но ведь мой голос был, да?

— Твой.

— Ну а остальное неважно.

…дадим фашистам по сусалам?… Вновь услыхал я окающий говор мужика, прежде чем он самокруткой поджег фитиль пушки.

— Кстати, вопрос. Чем ты флаер раздолбал?

— Подствольником, чем же еще?

— Подствольником говоришь? — Игнат хитро и удивленно прищурился. — Тогда как объяснишь, что в лобовухе флаера три дыры? Одна от твоей гранаты — ты ею стрелка грохнул. Вторая от копья — им пилота вместе с креслом к перегородке как жука пришпилили. И еще одна здоровенная дырень посередине, а за ней такая же, но в перегородке отделяющей кабину от десантного отсека. Но это еще не все!

— Что еще?

— А то, что всю десантную группу пиндосиков за кабиной тоже убило. И знаешь чем? Рублеными гвоздями почти в фарш посекло! Вот как ты это объяснишь?!

— Вы что? — В дверях появилась медсестра с капельницей и чашкой чая. — Ему покой нужен, а вы тут орете! Вон из палаты, не то главврачу пожалуюсь!

— Все-все, ухожу. — Поднял руки вверх «первый». — Но все таки Глеб, что там произошло?

— Земля, Игнат Семеныч, Земля Русская. Не пустила супостата.

Ну а что я ему ещё сказать могу? Как объяснить «первому» то, что я себе-то объяснить не могу? Никаких формулировок — одни ощущения.

Семеныч покачал укоризненно головой, дескать все равно узнаю и вышел из палаты. На лоб мне легла прохладная ладошка медсестрички. Я блаженно улыбнулся и закрыл глаза.

Ваське, курчавому рыжеволосому весельчаку, целиком оторвало ногу, и он скончался на месте от потери крови. В том бою мы удерживали Джонов на подступах к продовольственным складам. Днём ранее, по указанию сверху, была пущена деза, что к нам приехали два грузовика с продуктами. Войска противника выждали паузу: надо думать, проверяли информацию. А посреди ночи, в разгар похожего на водопад ливня, атаковали силами с перевесом вдвое.

Наших полегло больше половины, в том числе мой лучший друг Васька Спицын. Снаряд с лазерной системой автонаведения нашёл его в окопе. Я видел, как Спицын уголком зрения выхватил крутобокий металлический шар. И только: не хватило времени хоть что-то предпринять. Нырок, касание поверхности, взрыв — и плоть с кровью, разлетающиеся по окопу. Лёху задело осколками, слегка. В разум Гены, нашего врача, мгновенно поступил сигнал о ранении. Медик кинулся к Лёхе. Отчего не попытался спасти Ваську? Считал, что рана слишком серьёзна? Или причина в ином? Тот ближе, а этот дальше… Просто спасал первого попавшегося… Если бы врач помог Спицыну, Васька мог выжить. Тогда как пара мелких кусков, засевших в боку, не представляла для бугая Лёхи смертельной угрозы.

Продолжение той ночи я узнал из рассказов очевидцев, потому что бился в агонии. Безногий, истекающий кровью сосед валялся ничком. Внезапный ливень опрокидывал с неба тонны воды. С навесами мы не предугадали, а после нападения стало некогда. Природа точно бы заранее хоронила Ваську, топила в жидкости, из которой все мы появились. Друг не рыскал исступлённо в поисках упавшего трилазера, не кричал, не стонал. Его восприятие, как и моё, застопорилось. Картину мира будто залили багровой краской. Слепота, темнота, тишина. И колоссальная боль. Вместо ноги словно воткнули кручёным концом вверх огромную дрель, что работала без остановки. Я потянулся — то ли рефлекторно, то ли сознательно — к лежащему в грязи Ваське. Упав мордой в лужу, почувствовал, что захлёбываюсь. Наступил болевой шок. Выносливость, храбрость, терпение и другие важные для солдата качества вмиг потеряли смысл. Применить их или передать собрату по разуму, да что там, подумать о чём-либо — непосильно.