Александр Прокопович - Крымский Ковчег

– Так.

– Придется попробовать сделать все немного иначе. Этому миру нужны новые боги. Значит, придется терпеть падших. Третьим тоже найдется забота.

– Ты оставишь Москву?

Новая память Антона подсказывала, что делать и как. Он мог разрушить Москву, мощи этой машины хватило бы не на один город. Стрельцов попытался прикинуть, мог бы он отмотать пленку далеко назад – к тому дню, когда Москва перестала быть городом людей. Даже управляя с помощью Виджры, это было Антону не под силу. Время не было податливым и для богов.

Проходили тысячелетия, горели города, расы исчезали с лица Земли, и все только для того, чтобы со временем все повторилось. Падшие были злом. Но и люди не служили образцами добра.

Он мог только следить, чтобы хотя бы какие-то правила выполнялись. И немного уравнять шансы. Стрельцов хотел попробовать и кое-что новое – что будет, если падшие и люди будут жить одновременно долго. Без глобальных катастроф. Чем сложнее система, тем она устойчивее, может, это как раз тот случай?

– Мария, Москва останется, немного другая, но в любом случае обойдемся без разрушений. Сегодня я хочу только строить.

Третья просто исчезла. Была – и нет. Антону не пришлось даже оборачиваться, чтобы что-то сделать с Марией. Какое-то мгновение Кривой готов был отказаться от своего обещания падшему. Тот Кривой, который пошел на сделку, не смог бы довести ее до конца. Но он уже был совсем другим.

– Не переживай, Миша, я ее просто отослал, она здесь не нужна, – Стрельцов медленно обходил Виджру по кругу, он до конца еще не понял, как именно ею лучше управлять и что делать с веществом из ковчега.

– Все нормально, Антон, или теперь тебя положено называть иначе?

Стрельцов все-таки успел. Кривой ударил как раз в тот момент, когда Антон повернулся к нему спиной. Казалось, клинок Стрельцова сам посматривал по сторонам, чтобы успеть парировать и этот удар.

– Зачем?

– А ты не знаешь? Что ж ты за бог?

Кривой рос – он уже был выше Антона на голову и куда мощнее, и… ни одного шрама! Мистер совершенство готовился к атаке. Все шло именно так, как и предсказал падший. Номер один встречается с номером два и побеждает. Сегодня номер один – это он, Михаил Кривой.

– Ты обращен?

– Нет. Я, как и ты, Антон, заключил сделку. Ты же ходок, ты знаешь, что такое сделка с падшим. Ты обезвредил Третьих, но все еще опасен, – Кривой все не нападал, кружил вокруг Антона, выбирая момент.

– Не так и опасен, если должно хватить только тебя.

– А я не один.

Кривой ударил, и в ту же секунду Антон почувствовал уже почти забытую тяжесть на плечах. Его змея. Она не просто давила – теперь она питалась его энергией. И Стрельцов мог только бессильно наблюдать, как невыносимо медленно клинок Кривого пробивает его грудь, – хороший удар, клинок просто обязан был пробить его сердце.

Все было сделано. Кривой выпустил рукоять. Вынимать палаш из раны не хотелось. Только великий Стрельцов все не падал, смотрел на рану и каким-то чудом сохранял равновесие на уже подогнувшихся ногах.

Кривой огляделся. Добираться обратно придется пешком, впрочем, один раз у него это уже получилось. Откуда-то сверху огромная капля упала на мозаичный пол, не разбилась, сплющилась, будто не вода – пластилин.

– Хотелось бы верить, что это последний ход Шутника, – Кривой не сразу понял, кто это говорит. Голос, казалось, раздавался прямо в его голове. – Знаешь, Миша, это нелучшая идея – пытаться убить бога в месте его силы.

Клинок просто появился сразу у его горла. И только после этого, где-то на том конце лезвия, Кривой увидел Антона. В левой руке Стрельцов держал что-то похожее на ломаную-переломаную, но все-таки не разорванную на части палку.

– Это называется гамбит, Миша. Тебя принесли в жертву. Я пока не знаю, зачем. И не знаю пока, что с тобой делать. Но прими мой дар. Дар покоя. Я знаю, тебе всегда нравилась твоя келья в приюте. Оставайся в ней, я ее немного улучшил, тебе точно понравится…

Кривому не понадобился электрокар. У богов свои методы. Михаил просто оказался в своей келье. Вот он в подземелье, а через мгновение – в своей келье. Все почти как всегда – каменный пол и стены, окно под потолком, но во всю стену – зеркало, которого раньше здесь не было. Кривой закричал – он стоял голым перед этим стеклом, и все его тело покрывали шрамы. Ему было страшно – не потому, что эти рубцы его изуродовали, страшно было потому, что он на самом деле и был именно таким, каким видел себя в зеркале.