Ильяс Найманов: Дни за гранью

Что может быть хорошего в сером дожде с вечно хмурого, измятого, словно скомканная простыня, утреннего неба, вяло роняющего небольшие прозрачные капли на влажно поблескивающий бетон, на скудную сероватую листву, на остатки выбитых стекол? Кто-то вяло пошутит: сырость, кто-то простуда и мокрые ноги… Все верно сырость это да, сырость это непрактично, но если привыкнуть, и не допускать ее к телу, то в общем то это не беда. Да и кроме того простуда, как понятие, в Зоне практически забытое, не получается людям заболеть ею, ни сталкерам, ни Долговцам, ни Свободовцам, ни бандюгам — отморозкам, ни уж тем более нам Монолитовцам. Если и есть простуда, то это что-то другое, что поначалу под простуду маскируется…

Монолитовец по прозвищу Дым, тихо стоял на своем посту. Небольшие капли дождя летящие с высоты тихо разбивались о прочную скорлупу шлема, стекали прозрачными дорожками по шлейфу подшлемника, специально вывернутого наружу, чтобы дождь не затекал внутрь за короткий воротник бронекостюма, и дальше сливаясь со своими каплями-близнецами, стекали по накинутому поверх бронекостюма плаща на бетон. Кому-кому, а ему дождь в Зоне нравился всегда, особенно утром, когда все тихо. В Зоне вообще практически всегда тихо, редко прозвучит одинокий выстрел снайпера или кратковременный яростный кинжальный огонь устроившим засаду на людей бандитов, а тоскливый вой слепых псов или холодный, лютый вой псевдособаки наоборот только подчеркивают молчаливую тишину Зоны.

Дым любил дождь еще с тех пор как он ходил по ту сторону их малого периметра вокруг ЧАЭС, отделяющего территорию Монолита от остальной Зоны. Сначала он бродил вольным сталкером, потом, правда недолго, Долговцем, а потом так случилось, что он остался с Монолитом. Монолитовец внутренне улыбнулся, вглядываясь сквозь поляризованное забрало пси-шлема в практически невидимый, даже в дождь, слабо подрагивающий перед ним от накопленного напряжения гигантский «трамплин». Находясь на первом этаже полуразрушенной двухэтажной постройки, он мог бы сместиться к другому оконному проему, где была крыша над головой, но тогда он лишал бы себя внутреннего удовольствия ощущать едва заметные удары дождя, по экипировке, дышать и жить этим прозрачным настроением. Монолитовец, отпустил правую руку, удобно лежавшую на прикладе СВД и протянул ладонь перед собой, пытаясь ощутить силу и тяжесть, практически невесомых капелек дождя. Сама винтовка осталась покоиться на сгибе локтя левой руки стволом вверх. Несколько капель угодливо приземлилось на теплую, пока еще сухую ладонь и на мгновенье задумавшись они потекли по линиям на ладони. Монолитовец сложил ладонь ковшиком пытаясь удержать их и набрать больше воды в руку. Это был хороший дождь, с чистой водой, не несущий из атмосферы ионизированные остатки выброса, не смывающий с лица Зоны очередную печаль человечества. В таких случаях вода была бы едва заметно красного оттенка, как небо во время выброса, либо несла бы в себе такую тоску, от которой самый мужественный сталкер готов был завыть, как слепой пес, либо залиться водкой до полного беспамятства. Но ему здесь и сейчас было хорошо и уютно, как может быть человеку привычно занимающемуся своим несложным делом. Прямо перед ним простиралась относительная чистая трехсотметровая в ширину полоса, занятая лишь нечастыми аномалиями, да занявшему круговую оборону по внутренней части контрольной полосы горохом. Полоса опоясывала всю территорию ЧАЭС, которую занимала группировка Монолит, сплошным коварным кольцом отделяла границу, пересечение которой каралось верными стражами, как людьми, так и самыми редкими аномалиями, а в некоторых случаях и вещами не имеющими отношения ни к тем ни к другим, например горохом.

Горох — это местное растение, относительно недавно культивированное Хозяевами и рассаженное вдоль охраняемой линии. «Ну и что, что горох», — скажете вы, ан нет, это только название безобидное, на самом деле жуткое изобретение. По виду зеленая трава и вьется по земле, ну не как горох, конечно, скорее как плющ, только еще и витки такие делает как колючая проволока с катушки, и колючек то на нем не видно, только листья, а колючки до поры до времени плотно прижаты к стеблю. Если тронуть такую травку, то горошек оживает, сначала накидывает пару петель на руку или ногу, если уже дернуться с этими петлями, то непременно на бедолагу бросятся еще десяток петель, а если у него ума не хватит замереть и молиться, чтобы горошек сполз обратно, а он начнет барахтаться, тогда и все растение на него залезет.