Татьяна Живова: Джульетта без имени

Как раз об этом и рассказывал тот сталкер с Электрозаводской. А ему, в свою очередь, поведал один парень с Алексеевской. Его за каким-то чертом занесло на территорию крысюков — аж в район Петровско-Разумовской. Те его поймали, пытали долго, а потом решили казнить. Да не просто так, а принести в жертву солнцу. Привязали на выходе со станции к старому дереву и оставили до восхода, посмотреть, как он изжарится. Уж как ему удалось отвязаться, где он блуждал по поверхности — про то он и сам не помнил, но подобрали его полуживого, перед самым рассветом, сталкеры, возвращавшиеся на Водный Стадион. Так и стало известно про жизнь крысюков.

И вот к этим милым существам и задумали было власти Полиса снова послать человека — вроде как на разведку, а если повезет, то и договориться полюбовно.

Но, как я уже говорил, все до того имевшие место попытки людей законтачить с обитателями севера Серой ветки закончились в лучшем случае ничем. В худшем — как в той песенке про серенького же козлика и про рожки его да ножки.

Охотников поиграть с крысюками в дипломатию так и не нашлось, и «чебурашкина идея» властей Полиса затухла сама собой.

А через некоторое время активизировались научники — уже со своей идеей-фикс. Дескать, раз уж накрылась медным тазом дипломатическая миссия — то сходите-ка вы, господа сталкеры, и добудьте нам живой экземпляр homo-rattus sapiens чистой науки для!

Ясное дело, что и на эту авантюру охотников тоже не нашлось, даже с учетом того, что награда за живого крысюка объявлялась просто баснословная. Шутка ли, две тысячи патронов по возвращении из экспедиции! Ну и задаток, соответственно. А желающих все равно не находилось — ибо репутация у крысюков была та еще. Научники уже по потолку готовы были бегать от бессилия.

Почему я взялся за эту работу? Сам не знаю. Не то чтобы я был такой уж меркантильный или не в меру крутой. Да и на жизнь, в общем-то, хватало. На вылазку в измайловское депо сходишь, по окрестностям пошаришься — вот считай, на кусок крысятины, а то и свинины уже заработал. Но вот что-то скучно мне стало сидеть на Семёновской. Что ни день — все одно и то же. Те же лица, те же пейзажи, те же туннели. Даже тварей, что вокруг депо и на окраинах лесопарка... то есть, бывшего лесопарка... живут, начал уже каждую персонально в лицо (пардон — в морду!) узнавать! До того дошел, что некоторым и клички придумал! В общем, опостылела мне эта оседлая жизнь, захотелось чего-то нового. Посмотреть, как люди живут, чем дышат.

К тому же ни на Семёновской, ни где еще никто не ждет меня уже очень давно. Когда-то — давным-давно — было у меня и кому ждать, и к кому возвращаться. Но это было в прошлой жизни. Еще до катастрофы. А потом, как Москву накрыло, вся моя жизнь и сгорела в ядерном огне. Вместе с ней и имя мое сгорело. Ни к чему оно мне теперь, имя человеческое. Имя нужно для того, чтобы его могли произносить любимые губы. А раз губы эти давно радиоактивным пеплом рассыпались, то и имя, стало быть, теперь ни к чему.

Ах, ну да, я же так и не представился! Зовите меня просто — Восток...»

Вот уже четвертый час сталкер Восток бродил по мертвым кварталам в окрестностях станции метро «Бибирево». Но на этот раз его целью была не добыча. Восток искал следы пребывания на поверхности ратманов или, как их еще называли, крысюков. Говорили, что именно здесь, в Бибиреве, их разведчики чаще обычного выбираются из-под земли, чтобы разжиться очередной партией полезных вещей, которые можно было найти в уже начинающих разрушаться многоэтажках.

Сталкеру не везло. До рассвета оставалась всего какая-то пара-тройка часов, а никаких следов крысюков он пока не обнаружил. За последние дни Восток обследовал уже все уцелевшие хозяйственные магазины в округе, побывал в подвалах универмагов и продовольственных, наведался почти во все подъезды жилых домов и нигде не видел ни одного живого крысюка. Впрочем, и мертвых крысюков он не видел тоже.

Восток не испытывал к крысюкам ненависти. Он вообще редко испытывал какие-либо чувства. Ненависть, так же, впрочем, как и любовь, давно перестали волновать его душу. Даже к перспективе собственной смерти он относился философски. Если бы он верил в загробную жизнь, то, наверное, был бы рад попасть на тот свет и там, за гранью жизни и смерти, вновь встретить ту, что когда-то называла его по имени.

Но Восток не верил в загробную жизнь.

И потому он уже четвертый час бесстрастно и методично обшаривал развалины и целые дома в поисках следов крысюковского присутствия. Но результата все не было.