Стас Северский - Боец тишины

Швед ничего такого в виду не имел — всего тренировался и упражнялся в русской речи. Только именно тогда я серьезно задумался и загрустил. Не бесконечна ведь и моя веревочка. А когда я сообразил, какой конец я вынужден выбрать, обрывая мою, еще вьющуюся, веревочку, — совсем затосковал. Конец ведь ее не в крепких руках Игоря Ивановича. Моя веревочка кончается черт знает в каком месте и черт знает с какими людьми, а мой начальник только касается ее — только одного ее, строго отмеренного мной, отрезка… не конечного отрезка. Вот и выходит, что обрубить свою веревку так, чтобы конец ее оказался не в чужих, а в его руках, обязан я… без его содействия или давления. Я должен решиться и покончить… с задачей и с собой. Мне пора возвращаться в Отечество…

— Вольф, ты проснулся?

Агнешка высвободила руки из-под тяжелых одеял и косматых шкур, чтобы тепло обнять меня. Ее губы озарились ласковой улыбкой, глаза засветились нежностью. Я без особого воодушевления отметил, что рассчитывал добиться от нее привязанности к себе, — не большего. А в итоге добился… Она любит меня. Искренне любит, не забывая благодарить меня каждым взглядом не за заслуги, а просто за то, что я есть. А я… Черт…

Я бережно отстранил ее, останавливая, и встал, одеваясь. Она чуткая — сразу заметила, что мои руки перестали дрожать от страсти, что держать ее я стал так же твердо, как автомат. Она не привыкла к моей холодности и не понимает, что происходит, — только растеряно смотрит мне в спину.

— Вольф, ты уходишь?

— Объезжать территории пора.

— Еще солнце не взошло.

— Раньше поедем. Пойду коней седлать.

— Это не из-за меня, нет?

— Нет.

— Ты только скажи мне…

— Не из-за тебя.

— Это из-за Харальда? Вы едете на его хутор? Пить с ним и плясать с его дочерьми?

— Конечно, отправился за перевал верхом.

— Зимой на его хутор верхом не проехать, да?

— Да. Агнешка, мы со Шведом просто проверим пролесок.

Я начал молча чистить карабин, а она — наблюдать.

— Вольф, вы со Шведом на охоту пойдете?

— Конечно, с карабином на кролика.

— Ты шутишь, да?

— Да.

— Это же слишком мощное оружие, да?

— Да. Для кролика.

— А в кого ты тогда собираешься стрелять?

— Ни в кого.

— А для чего тогда карабин?

— Для красоты.

Она встала, путаясь в одеялах и сбрасывая на пол шкуры.

— Что случилось, Вольф? Ведь что-то случилось… Я же вижу… Ты стал пить, а когда не пьешь — пропадаешь сутками в горах… один.

— С оружием. Или со Шведом.

— Не важно, Вольф…

Я подобрал одеяла, набросил шкуру ей на плечи, забросил карабин за спину и ушел, собираясь бесцеремонно разбудить Шведа и всех остальных. Нечего бездельникам бока отлеживать, когда я бодрствую и готовлюсь к бою.

Я остановился за дверью, прислушиваясь к скрипучим половицам. Порадовался было, что Швед проснулся без моих пинков и выкриков, но подумал и отбросил версию. Меня насторожил тихий смех… девичий смех. Нет, не чисто что-то в датском королевстве. Швед… Швед спит не с девушками, а с вычислительной техникой — его из списка подозреваемых можно смело вычеркнуть. Думаю, он и во сне цифры видит, а не девиц. А старик Крюгер… Он — старик. И вообще, — с тех пор, как его голову покинули пришельцы и подобный бред, он стал думать об одних химикатах. Прежде Клаус прятался в подвалах от кошмарных преследователей и их космических лучей, а ныне — скрывается на чердаке со своими склянками и препаратами от нас, шумящих и мешающих ему размышлять. Крюгер на чердаке ночи напролет проводит в полном одиночестве. Уверен, что и снятся ему исключительно формулы. Шлегель тоже вне подозрений — с ним девицы не смеются, а плачут… он ведь — конченный садист. А Войцех… Я его в тяжелый труд с ходу впряг, как только мы на хутор приехали. Он у меня топором машет с утра до ночи. Я его специально так выматываю. Не следует ему о девицах думать. Правда, он не только трудится за десятерых, но и жрет тоже — за десятерых. Недооценил я, видно, его силы немереные. Черт…

Я стукнул прикладом в стену и заорал во всю глотку, как на плацу.

— Я иду искать! Кто не спрятался!.. Тот такого пинка получит!..

Вломился к Войцеху, вскочившему мне навстречу и натягивающему штаны еще с закрытыми глазами.

— Ян, я встал уже… Я иду…

— Не называй меня здесь так! Ясно?!

— Да, Улаф… Я уже…

— Где она?!

— Здесь… Знаю, виноват… Только устал я так вчера, что… не отнес ничего в сарай, все здесь оставил — и лопату, и…

— Девица где?!