Игорь Резун: Свидание на Аламуте

— Такова суровая правда нашей работы, Александр Григорьевич. Вы же сами говорили, помните? Приказал расстрелять собственную тень, да?

Заратустров, кажется, не слушает гостя. Его морщинистая рука с широкими, квадратными ногтями ласково гладит такой же коричневый, обожженный временем бок глиняного стаканчика.

— Раз — и готово! А я-то до последнего тянул. Хотя, если бы на Махаба не подействовал дневник Ассара, то черт бы его знает.

— Да уж, пришлось бы, Александр Григорьевич. Приказы не обсуждаются, как известно…

— Мечи свою молнию даже в смерть… Abreg ad habra! М-да… А потом фигурантку сдать под роспись.

— Ну, а как же? А вы ее тут фактически похитили. Увезли девчонку из-под носа спецгруппы. По Европам катаете, по курортам.

— Не говорите, Владимир Петрович. Раздолбай я чистой воды. Старый сентиментальный раздолбай… Ваше здоровье. А вы ведь проездом тут, Владимир Петрович?

Севастьянов кивает. Улыбка трогает его красивое, чистое лицо «а ля Штирлиц».

— Я так думаю, вам вот это нужно?

Встав, Заратустров подходит к простенькому старому комоду с медным замком и поворачивает блестящие завитушки. Из ящика на свет Божий появляется книжка блокнотного формата — древняя, с осыпающимся срезом страниц, с тяжелой, позеленевшей от времени пряжкой-замком.

— Вот она. В целости и сохранности.

Севастьянов качает головой.

— Нет. Александр Григорьевич. Я ведь дела в посольстве уже сдал… и все, что полагается, по описи. Копия изготовлена очень хорошо, оргтехника у нас отличная. Даже бумагу подобрали. А переплет тут значения не имеет, верно? Регистрационный номер, печать — и порядок. Записки Ассара по-прежнему достояние спецфондов.

Убирая книгу в тот же ящичек, закрывающийся с музыкальным звоном, Заратустров кидает на собеседника колючий взгляд:

— Не боитесь, Владимир Петрович?

— Я так думаю, — произносит гость, стряхивая пепел в большую пятнистую раковину на столе, — что у вас, Александр Григорьевич, сей фолиант будет в большей безопасности. Ведь как знать, что там дальше будет.

— И не говорите. Один Аллах ведает!

— Совершенно верно. Иншалла!

— И куда же теперь вас, пропитанного Востоком, как коврик под кальяном?

— Не угадаете. В Гиперборею, можно сказать, — в Тулу.

— Неужели?

— Именно так. В вашу холодную Сибирь. Скажите, а действительно у вас даже летом дворники лед с тротуаров скалывают? По утрам?!

— Пьют наши дворники, — вздыхает Заратустров. — И по утрам, и по вечерам. Некоторые… Ясненько… Ну, тогда первым делом познакомитесь с Леночкой Альмах. Я угадал?

Севастьянов кивает молча. Заратустров снова глотает обжигающее нёбо вино.

— Замечательный человек. И Женечка Тиссель. Лена, кажется, орден Боевого Красного получила?

— Да, я слышал. За разоблачение предателя.

— Ну, вот и здорово. Значит, сработаетесь…

Заратустров улыбается по-прежнему мягко, и морщины на его лице не разглаживаются, а, наоборот, набухают провалами, овражками, как у человека, наконец свалившего с плеч огромный груз, все свои дела и теперь расслабившегося и получающего в дар от времени следы множества переживаний, перенесенных с каменным, неподвижным лицом. Севастьянов тоже прикасается к стаканчику.

— Да, а вино — превосходное, Александр Григорьевич! Хорошо вам тут… А я даже отдохнуть толком не успел.

— Отдохнете, Владимир Петрович, — ворчит Заратустров. — В мои годы и отдохнете… Значит, мне готовиться к очередям в собесе? Ну-ну…

— Да нет. Думаю, собес к вам на дом приходить будет, — Севастьянов смотрит куда-то мимо полковника, на прокаленную солнцем террасу, за которой замерли в неподвижности зеленые иглы олив. — Кроме того, вы не… расслабляйтесь. У вас есть теперь работа. И ва-ажная работенка!

— Какая же? Бумажки в кадрах перекладывать из папки в папку?!

— Нет. Охранять. Беречь, как зеницу ока.

— Кого?

— Объект номер ХСН-765698. Последнюю из двух уцелевших Невест!

Севастьянов отпивает вина и веско прибавляет:

— Это приказ, который мне поручено вам передать. И задание… пожизненное!

Заратустров качает седой головой. Кряхтит. Потом потертыми своими губами едва слышно роняет:

— Есть.

— Ну, вот и хорошо… И все-таки вино великолепное тут. Просто завидую!

Последние слова он произносит меланхолично, потому что через террасу проходит Эмилия — гость любуется ее свободным платьем-хитоном, стройными босыми ногами, тихонько шуршащими по горячим каменным плитам… Потом резко встает.