Василий Дроздов - Гибель церковного отдела

Чижиков для пущей безопасности не только снял ботинки, но и бесшумно прополз по-пластунски мимо открытой двери. Ученый знал, что угол обстрела не достигает пола коридора. Опасная ловушка была преодолена. Чижиков подошел к лифту и спустился на минус четырнадцатый этаж. Когда дверцы уже закрывались, он все же услышал первые звуки завопившего мегафона. Значит, уже девять.

Это о. Геннадий начал свою разрушительную работу. О. Геннадий смело и бескомпромиссно боролся с существующим режимом, патриархией и самой церковью. И это были только некоторые из его мишеней – в борьбе он был человеком широким. В своих гневных речах на митингах под окнами отдела он раскладывал всех кроме одного – Его. Удивительно, что он никогда от своей смелости не страдал, да и к тому же всегда был руководителем сектора по пастырскому руководству массами и обедать ходил в отдельскую столовую, где закусывал соответственно своей комплекции. Спустя ровно пятнадцать минут с другого угла отдела должен был начать кричать его политический соперник о. Африкан, который говорил примерно то же, но во всем возражал о. Геннадию. Вот раздался и его смелый голос. И Чижиков удовлетворенно кивнул головой: все шло по плану и неожиданностей не предвиделось. Отец Геннадий работал в паре с Ивановским. Дело в том, что с трибуны кричать мирянину было как-то неудобно, и о. Геннадий чаще всего красочно озвучивал мысли Ивановского (тем более, что и внешность Ивановского была не красочная и уж точно не православная). Озвучивать, надо сказать, он умел прекрасно. Говорил громко, с выражением, иногда заламывая руки и даже ноги, и всегда закатывая глаза к небу. И, кроме того, позволял себе мощные импровизации, на которые Ивановский бы не решился, да и которые, честно говоря, Ивановскому были не по душе. О. Геннадий под настроение начинал крыть проклятых ж… (т-сс-сс-сс!!!), масонов, международный капитал и все остальное нехорошее, яростно обличая активное участие во всем этом высшей иерархии, что было, конечно, чистой ложью, абсолютно все, что касалось слова активно. Потому что любой наш современник скажет, что активность несовместима с епископским саном. Аверкий частенько вызывал о. Геннадия для проработки, указывал на недостатки и затем неизменно доставал бутылочку коньяка и добавлял: «А так ничего работал. Только следи внимательно, чтобы они не вырвались на свободу, а то такого напашут. Кстати, я тебе интересный материальчик нашел…» В случае перегибов Аверкию звонил сам Лазарь и указывал на недостатки. На что Аверкий резонно замечал: «А представьте на секунду, что кто попало будет этим заниматься…» И Лазарь смирялся – все-таки брат по вере Аверкию.

И, конечно, не надо говорить, что о. Геннадий иной раз присоединялся к задушевным беседам, ведомым Ивановским и о. Африканом в их заветном ресторанчике. При этом он часто восклицал: «Ну, как я им врезал? А?!» О. Геннадию все обличения сходили с рук в виду его родственной близости к слишком известной персоне. Но, все равно, Самого он никогда публично не трогал. Ну, а уж непублично, как всякий порядочный священник крыл на всю катушку. Даже без особой подготовки словесной и физической. Словесная состоит в том, чтобы сначала похвалить, а затем сказать: «Но, честно говоря… сами понимаете…», и затем некоторая доля правды по данному вопросу. А физическая состоит в хорошем обеде с бутылкой коньяка, за которой неизбежно следует вторая. В обеде, способном примирить самых непримиримых антагонистов и поссорить самых близких друзей. А уж если правду, – то на всю катушку, как говорят в народе.

О. Геннадий был пухлый блондин, немного смахивающий на свежеиспеченный домашний пирог. Он никогда ни о чем особенно не думал, ничему особенно не учился и ничем особенно не занимался. В школе он едва дотянул до восьмого класса, при этом всем абсолютно всем было ясно, что это из-за придирок проклятых атеистически настроенных учителей, которые ущемляли потомственного будущего священника. А что он плохого делал? Да ничего! В те дни, когда он приходил в школу, он садился на последней парте, вынимал и клал на стол томик сочинений преподобного Ефрема Сирина. А больше он ничего не носил в своем дипломате. Учителям почему-то это не нравилось. Они шумели… В оправдание о. Геннадию можно сказать, что он и до сих пор не прочитал этот томик. Он был орудием классовой борьбы. И будущий батюшка был прав в классовой борьбе, потому что в итоге потомственное советское священство одержало победу над безродным советским пролетариатом. Это хорошо продемонстрировала наша перестройка. Затем дядя устроил о. Геннадия в какое-то училище, то ли коневодства, то ли какого еще заводства, где он успешно не появлялся и получил хороший аттестат. Потом будущий пастырь кончил семинарию, не московскую, разумеется, но даже не в московской более пытался иподиаконствовать, чем учиться. Поэтому становится ясно, что о. Геннадию кроме яростных обвинений и обличений заняться было просто нечем. К тому же большую часть материалов ему готовил Ивановский, а когда последний уезжал в какое-нибудь турне, то с ним уезжал и о. Африкан, а служили в храме, сами понимаете, о. Иван и о. Степан. И о. Геннадий от нечего делать занялся самоусовершенствованием и достиг в этом направлении немалых успехов. Он развил в себе удивительную способность: стоило ему заметить какой-то привлекательный предмет, как он через какое-то время неведомым образом исчезал. Причем, по мере его совершенствования предметы становились все больше и ценнее. Немногие знавшие о способностях батюшки уже побаивались, что он дотренируется до отдела. То есть сумеет поглотить весь отдел целиком со всей мебелью, инвентарем и даже сотрудниками. Но до этого, как мы узнаем, так и не дошло, хотя о. Геннадию и было суждено сыграть роковую роль в нашей истории.