Игорь Шинкаренко - Марго. Мемуары куртизанки

Это был великий общественный деятель, сносно скроенный и с довольно миловидным лицом. Впрочем, чего греха таить, по сути своей он являлся невыносимым животным, как и все, по обыкновению, люди этой профессии. Послушать его, так наша планета не казалась ему достойной нести это бренное, но бессметное тело. У него было суверенное презрение ко всему остальному в мире, кроме его персоны. Он считал себя универсальным талантом, рассуждая обо всем непререкаемым тоном, вечно всем противоречил, и несчастье тому, кто посмел бы ему возразить: он хотел, чтобы все только его слушали, не желая слушать никого. Одним словом, палач заносил топор над горлом невинных людей, несправедливо обвинённых, и претендовал на то, чтобы ему аплодировали.

Самое лучшее из того, что он сделал, появившись у меня, состояло в том, что он попытался реформировать плохой вкус, который английский милорд привнёс в мою кухню, заменив роскошь и обжорство на деликатность приёма пищи. Теперь у меня с утра до вечера было восемь приёмов продуктов питания, из которых шесть регулярно были заняты поэтами, художниками и музыкантами, и все они, исключительно из желания набить своё брюхо вкусной едой, расточали в качестве рабов свой наёмнический фимиам моему Крёзу с тугой мошной. Мой дом стал судом, где непрерывно судили таланты и искусство, словно в литературном салоне-трактире мадам Тансен с её знаменитыми гостями, вроде Монтескьё. Все хорошие и любимые в обществе авторы были порублены у нас на кусочки и поедались с такой же жадностью, как и телячьи почки. Щадили только плохих, частенько помещая их аж в первый ряд для подражания. Я даже видела, как эти паразиты осмелились иронизировать над неподражаемыми письмами автора Книдского храма, и посмеивались над якобы бездарным аббатом Пеллегреном, полностью искажая его творчество. Этот бедный священник, единственным недостатком которого была его нищета, повлёкшая за собой сделки с совестью, заставлявшие его за деньги писать оды для богатых телом, но нищих душой представителей сильных мира сего, невольно поселившие в его очень красивой душе и теле искру продажности, но этому бедному человеку, всю его жизнь подвергавшемуся несправедливому сарказму, я должна сказать слова благодарности, к его славе в веках, как я надеюсь. Если у меня есть некоторый вкус к хорошей литературе, то этим я обязана его заразительному остроумию и советам.

Именно он открыл мне глаза на то, на сколь малоценны и незначительны бывающие в моем доме шершни с Парнаса, вразумил меня, что настоящий разум должен был чистым и гореть божественным огнём, что божий дар не может быть приобретён за деньги и властью, и что необходимо воздержаться от того, чтобы называть священным именем писателя одновременно действительно счастливые таланты, отмеченные божьим даром, и это презренное сборище маленьких писак, лишённых остроумия, дабы потом из-за их плохой репутации, люди не смотрели с позором на представителей этой самой благородной профессии.

–

Вы ни за что не угадали бы,– сказал он однажды мне,– почему Париж заражён этим проклятым отродьем. Дело в том, что сама по себе наша профессия не требует ни ума, ни таланта. Чтобы вы могли в этом убедиться, преподайте вашему кучеру дюжину слов неологического словаря, и пошлите его в кафе Прокоп посидеть за одним столиком с Вольтером, Дидро Руссо и им подобными

на один или два месяца, и я вам его гарантирую, что по возвращению он будет также остроумен, как и другие. Увы!-Добавил он, испуская глубокий вздох,– вся моя вина заключена в жестокости моих родителей, которым я обязан своей нищетой и злословием, надолго обременившими меня. Варвары, они испоганили мою юность, насильно отправив меня к братьям в монастырь ордена слуг Святой Марии. Отвращение, которое мне внушила монашеская жизнь, лишь приумножилась с годами, ведь мне пришлось несколько лет стонать под клобуком. И я умер бы там от отчаяния, если бы не нашёл способ секуляризоваться, и я стал светским человеком. Но, одновременно, без друзей и без денег… я был лишён всего, и вскоре обретённая мной свобода стала грузом на моих плечах, ещё немного, и я бы пожалел о совершенном мной поступке, об оборванных разом связях. Наконец, не зная чем себя занять, моя нерешительность привела меня сюда, в Париж. Вначале я добывал средства к существованию написанием месс и проповедей, которые продавал монахам нищенствующих орденов. Нужда и безделье не позволили мне слишком обременять себя выбором знакомств. Я посещал небольшое заведение для курения возле ярмарки Сен-Жермен, где собирались канатоходцы, игроки марионеток, несколько актёров Комической оперы, и, между прочим, сам месье Колин из Комеди Франсез. Все эти господа, чей благосклонности мне посчастливилось добиться, предоставили мне возможность посещать их спектакли. Скоро меня обуял зуд бумагомарания, и я рискнул написанием нескольких плохих сцен, которые у меня, к моему удивлению, купили за хорошие деньги. Я был столь любезен, что смог примирить Церковь и театр, и продолжать извлекать мою ежедневную дань из алтаря, но месье архиепископ лишил меня этой маленькой радости, запретив мне исполнять функции священника. Я потерял пятнадцать су в день, которые мне приносила месса, и которые были моим самым стабильным доходом. Чтобы компенсировать эту потерю, я решил открыть лавочку поэта, и принялся писать комедии, оперы, трагедии, которые я подписывал именем моего брата, либо продавал кому бы то ни было, кого поразила имела мания стать автором. Помимо этого я не брезговал ничем, что было в компетенции моего разума. Вам захотелось стать автором любовного письма, эпиталамы, духовной песни, проповеди по случаю Поста? Все это вы могли найти по сходной цене в моей поэтической лавочке. Я вам признаюсь даже, только обещайте хранить эту тайну, что неоднократно один известный петодьер