Алексей Егоров - Маки на стене

Вот и долгожданная гладь, она нервно открыла банку, и замерла. Она,

почему то перестала плакать, слезы как будто закончились. Где-то позади уже дико кричал ее муж, истерически размахивая в воздухе табельным пистолетом. Он гнался за ней все это время.

Она отвернулась:

– Прости меня, – прошептала она, и медленно начала переворачивать банку.

Пепел метнулся из нее, и одним мгновением разлетелся с легкостью пуха по глади озера. В этот же миг и прозвучал выстрел.

Мир покачнулся, она небрежно провела по животу, на ладони сквозь пальто уже выступила кровь.

– И с этим теперь , – она снова покачнулась, – и с этим всем, теперь нам придется жить, любимый, и это было последнее ее слово.

Согнувшись вдвое она мягко упала у воды, и озеро, усыпанное пеплом нежно подобралось к ее ногам, и ласково омыло их.

Как-то жить, почему то как то очень хотелось жить.

Отправить!

Уверенно нажал я и стал дожидаться ответа от болезной своей нанимательницы.

На самом же деле история эта была простецким вымыслом. И не моим, а ее. Она так завораживающе рассказывала мне о мифической своей смерти, что я даже от удивления открыл было рот. Так мы и познакомились. Три года назад, осенью, в этом городке. Зачем она таскала с собой пустую урну для кремированных останков я не знал, может для того чтобы каждый раз придумывать новые невероятные истории?

– Ты смотришь на нее? – Пришло очередное сообщение от нее.

– Да, написал я, – она еще копается в цветах. Но я уже лечу по адресу.

– Не забудь про сестру. И не спеши, полюбуйся еще ею, тебе же есть что вспомнить. Вспомнить, чтобы потом с такой легкостью забыть, – говорилось в очередном ее сообщении, – знаешь, бывает что ум у человека совсем ни к черту. Да и тело барахлит. То суставы не гнутся, то потенция подводит. Угасает жизненный цикл, я это так называю. И только душа, душа, тихо, по ночам шепчет тебе не оставляй меня одну. Понимаешь?

– Понимаю, – уверенно ответил я и убрал записную книжку. Такси еще постояло минуту и рвануло с места. Унося меня от нее, от воспоминаний трех летней давности. Решать чужие проблемы, за большие деньги.

Девочки на месте не оказалось, да и адрес этот был, по меньшей мере, интересным.

– Вам точно сюда? – Переспросил, принимающий плату за проезд, таксист.

Я бегло сравнил исходный пункт прибытия с адресом на бумажке и утвердительно мотнул головой, – подождете минут десять, пятнадцать, попросил я. Если не вернусь, там денег я дал с лихвой.

Он потряс в ладони увесистую пачку и улыбнувшись ответил, – за это, за это я простою тут теперь хоть целые сутки. Деньги облегчают понимание.

Это было обшарпанное, старое двухэтажное здание, в промышленном районе города. Все здесь казалось ни менее ветхим. Старые облупившиеся колонны со строгими пустыми глазницами немыслимых рабочих и работниц, годов не иначе двадцатых выпуска. Они безмолвно посматривали на меня со своей высоты. Ехидно посмеиваясь, глядя на измененную теперь субстанцию окружающего их мирка. На их лицах застыла предвечная сила борьбы за это. Они то точно знали как жить. Странно вообще, что здесь еще живут люди. Квартиру я нашел сразу, долго звонил. Но когда понял, что звонок не работает, попробовал постучать. В место глухого стука дверь неожиданно отварилась. Я вошел. В единственной комнате было пусто. Окно, занавешенное легкой, старой тюлю. Стол, стул, какая – то картина на стене. Какая-то? Да нет, это же наша с ней картина. Боже это же наша с ней картина!!!!

Лернону совсем стало не по себе. Снова закружилась голова и пересохло в горле, но читать он не переставал:

После нашего сумбурного знакомства, она как то легко предложила показать мне свой город. Она прямо таки настаивала на слове «свой». Или просто в ее интерпретации это звучало пафосно. Она повела меня на выставку их местных художников.

-Вот она, – торжественно объявила моя незнакомка, – любуйся!

Передо мной возникло среднего размера полотно с размашисто накиданными на нем маками. Одни маки цвели, другие складывались в бутоны, третьи сворачивались в коробочки.

– Маки и только маки. Правда, чудо? – Спросила тогда она. – Ты любишь цветы?

– Да, – тихо ответил я.

– А я терпеть не могу, – прозвучало смелое заявление. – И еще терпеть не могу музеи, здесь нельзя курить. А вот они, – и она ткнула мизинцем в полотно, – они мне очень нравятся. Когда-нибудь я накоплю миллион денег и куплю ее.

– Не думаю, что это произведение стоит миллиона денег, – усомнился я.