Н. Гоголь - НЕ НОС

Тут бы в толчее и уронить свёрток, да всё как-то не получалось. Иван Яковлевич с надеждой подумал, было, о карманниках – мол, «залез бы такой к нему в карман, вытащил бы незаметно свёрток и остался бы с х..ем». Но – то ли в этот на Сенном у карманников был нерабочий день, то ли пальто Ивана Яковлевича их не привлекало, то ли свёрток торчал в кармане очень неубедительно, но так и остался Иван Яковлевич со своим «не носом». Попробовал Иван Яковлевич сунуться в Гостиный двор, но и там со свёртком ему расстаться не удалось. Более того, охранники, стоящие на всех линиях универмага, подозрительно провожали его взглядом, мол, не террорист ли, не пистолет ли торчит у него в кармане пальто? И даже кое-кто из них явно направлялся в сторону Ивана Яковлевича с целью выведать: «А что это у тебя, разлюбезный мил человек, в кармане такое? Уж не холодное ли это оружие? А изволь-ка показать!» Но Иван Яковлевич, не меняясь в лице, быстренько менял направление движения, избегая пренеприятнейшей встречи.

Иван Яковлевич решился идти к каналу Грибоедова: не удастся там ли как-нибудь незаметно швырнуть свёрток в воду?..

Но я несколько увлёкся и совсем не рассказал об Иване Яковлевиче, человеке типичном для своего времени, но избравшим себе профессию сложную и творческую.

Иван Яковлевич, выросший среди подворотен исторического центра города, не видевший в детстве достаточного тепла как от родителей, так и от холодного ленинградского солнца, полностью попал под влияние дворовой шпаны. Всё свободное время (а его у Ивана Яковлевича в детстве было более чем достаточно), он проводил на Сенной. Здесь он научился пить, курить, сквернословить и лазить по карманам зазевавшимся туристам, а также познал пьяную любовь опустившихся женщин.

Будучи ещё школьником, Иван Яковлевич состоял на учёте в милиции, так как неоднократно был пойман на воровстве вещей своих школьных друзей. Совершенно незаметно прошла граница, где детский возраст переходит в юношество, и на очередной краже Иван Яковлевич был пойман, препровождён в суд, где и получил свой первый и последний срок. Будучи юношей смышлёным, выросшим в «культурной столице» и впитавшим в себя воздух красот питерских подворотен, Иван Яковлевич неожиданно для себя открыл «в зоне» художественный талант. Не то, чтобы он прекрасно рисовал портреты Ильичей (Владимира и Леонида), но делал это, по крайней мере, лучше других. Поэтому он сразу был замечен начальством «зоны», и отсидка для него прошла относительно легко и почти полностью в «красной комнате», где он рисовал плакаты, лозунги, стенные газеты и выполнял другие поручения.

Понятно, что воровские авторитеты «зоны» не могли пройти мимо такого сидельца и после непродолжительного размышления, нашли и ему работу, с пользой для себя сообразно талантам Ивана Яковлевича, а именно – художественная стрижка в пределах тех нормативов, которые позволял строгий режим «зоны». Надо сказать, что в этом деле Иван Яковлевич действительно оказался талантлив. Стоило ему только прищурить правый глаз, а левым взглянуть на клиента, как он уже сразу видел, что надо сделать с волосяным покровом клиента. Пощёлкав в воздухе ножницами, он принимался за дело, и уже через несколько минут клиент был готов и оказывался всегда весьма доволен.

Выйдя из «зоны», Иван Яковлевич остепенился. Его родители умерли, не дождавшись возвращения сына всего несколько дней. Да и как тут не умереть, когда на двоих уже довольно пожилых людей пришлось пол литра «палёной» водки, купленной на той же Сенной по случаю получения известия об освобождении сына. Ивану Яковлевичу пришлось по приезду в Питер сразу же идти в больницу, где он и получил в морге тела драгоценных родителей.

Погоревав совсем немного для соблюдения приличий, Иван Яковлевич женился на первой же попавшей в его поле зрения женщине, которой позарез нужна была питерская прописка и хоть какая-нибудь квартирка в городе. С работой оказались проблемы, поскольку начались ельцинские лихолетья, и человека со справкой об освобождении вместо трудовой книжки никто на работу брать не хотел. Спасибо супруге, Прасковье Осиповне – кормила и поила, хотя и ругалась на него без перерыва за его вынужденное безделье. Совершенно случайно Иван Яковлевич встретил своего седельника по «зоне». Седельник предложил сходить «на дело», но Иван Яковлевич отказался. Тогда седельник свёл Ивана Яковлевича с местным авторитетом – Кирпичом, – и тот устроил Ивана Яковлевича в салон красоты на Вознесенском проспекте, который сам и держал. В этом салоне обслуживалась питерская «братва» и «сестрички»: помимо разнообразных стрижек в салоне делались татуировки, вставлялись кольца в разные места, а особо приближённым делались интим-стрижки. Как раз на интим-стрижку и бросил Кирпич Ивана Яковлевича. Через некоторое время, после того, как Кирпича «замочили» в одном из ресторанов – «Джое», на углу канала Грибоедова и Ломоносовской улицы, – Иван Яковлевич стал кем-то вроде хозяина в этом салоне. Ну, если и не хозяином, то, по крайней мере, распределителем и организатором, поскольку практически всю выручку он, как и прежде, продолжал регулярно раз в две недели отдавать одному мрачному типу с большой бородавкой на носу.