После обеда, оставив старика под присмотром старшей дочери, всею роднёю пошли мы к бюсту Зухры. К постаменту был привязан грязный ишак. Завидев нас, он стал хрипло орать, выставляя жёлтые зубы, жалуясь на горькую ишачью жизнь. В ту же минуту вывалил он под постамент содержимое своего кишечника. Сёстры закричали, застрекотали, одна схватила ишака за уши, другая пыталась отвязать верёвку. Ишак мотал головой, не понимая, в чём он провинился. Вдруг из конторы вышел его хозяин и молча, не обращая на нас никакого внимания, отвязал ишака, вскочил ему на спину и ускакал так быстро, как только позволяли тонкие ишачьи ноги.
Одна из сестёр-хлопкоробш пошла в контору ругаться с председателем, Фархад и Меджнун побежали домой за метлой и лопатой. Прощания не получилось.
Я пришёл к Зухре вечером один: «Прощай, больше я тебя на этом свете не увижу», – сказал я и заплакал. Я обнял бронзовую голову своей жены и последний раз поцеловал её в губы. Странно, но и от бронзы одуряющее пахло лавровым листом и укропом.
Тихо-тихо вышли из аллеи Фархад и Меджнун и вместе со мной обняли бронзовое тело своей матери. Долго стояли мы вчетвером, слившись воедино – трое мужчин во плоти и бронзовая женщина, нагретая дневным азиатским зноем. В последний раз мы были вместе и были живы. Но чем глубже становилась ночь, тем быстрее остывала бронза, и она стала уходить от нас. Мы оставались тёплыми и живыми, а она стыла, стыла. Но, отчаянно борясь со смертью, она стала высасывать тепло из нас. О, как она не хотела уходить!
–Ну вот и всё, – сказал я, отрываясь от бюста, и уводя Фархада и Меджнуна. – Вот и всё!
Мы пошли по сонному кишлаку куда глаза глядят.
Я дрожал как в лихорадке и не только от бронзового холода. Какие-то слова рвались наружу. Я должен был что-то сказать своим сыновьям. Это что-то было ужасно важно, но в то же время страшно. «Молчи, молчи!» – приказывал я себе. Нет, это несчастное моё существо упиралось перед неизбежным поворотом судьбы. И я не выдержал, уста мои отверзлись.
–Пройдёт совсем немного времени, – сказал я, – и вы услышите много скверного о вашей матери и о вашей Родине. И много горьких минут придётся вам испытать, потому что всё, что вы услышите, слишком уж будет похожим на правду. Только, заклинаю вас, что бы вы ни узнали, не отрекайтесь, любите и будьте верными. Легко любить мать уважаемую, хорошую во мнении людей, но только сильные люди любят мать любую, что бы о ней ни говорили. Вам скажут, что ваша мать обманщица, все свои награды и почёт добыла обманом, и приведут в подтверждение много несомненных фактов. А вы верьте только ей, и знайте, что она настоящая героиня. И у неё есть правда, да только она глубоко лежит. Её нельзя предъявить, но в неё надо верить.
И также скажу я вам, что легко любить Родину хорошую, чистую и добродетельную, но только лучшие умеют любить Родину любую, даже когда все называют её плохой и преступной, и быть верными ей и только ей.
–Отец, но разве наша мать обманщица, а наша Родина преступная?
–И ваша мать не обманщица, и наша Родина не преступная. Но как не поверить в ложь, когда все её утверждают! Как оставаться верными, когда все предали? Сможете?
–Сможем – ответили Фархад и Меджнун в один голос.
На следующий день я проводил сыновей в Москву. А ещё через день сам сидел на остановке, ожидая автобус до Ташкента. Подошёл пожилой азербайджанец:
–Разрешите присесть?
–Пожалуйста, пожалуйста.
–Аликпер Алиевич Гумбатов, – представился он.
–Вы бывший строитель из Баку и едете в Комсомолабад на заработки, – огорошил я его.
–Откуда вы знаете? – испугался он.
–Я вижу по рукам – в них навек въелся цемент.
–А-а, – он успокоился и через десять минут настолько проникся ко мне расположением, что стал рассказывать очень доверительно.
–Хотели строить здесь склад, но нас опередили армяне, – он почему-то оглянулся вокруг, будто проверяя, не подслушивает ли кто. – Эти армяне – я называю их вторые немцы. Нет, вы не подумайте, я куммунист. У нас в Баку выйдешь во двор – каких только детишек нет – белый, рыжий чёрный; русские, армяне, азербайджанцы, лезгины, греки – сердце радуется, дружба народов! Сейчас едем в Комсомолабад. Я действительно бывший строитель, но на заработки еду не я, а два старших сына и три племянника. Я буду готовить еду, приглядывать, чтобы не делали разврат, ну и так, организовать что – туда, сюда. Я ведь уважаемый человек. Мне 68 лет, и я ни разу не был свидетелем! – Он сделал паузу, чтобы я по достоинству оценил этот факт. – У меня мама ещё жива. Ей 107 лет.
Читать дальше