Борис Романов: Повесть об Апостолах, Понтии Пилате и Симоне маге

Когда я проснулся, Солнце уже заметно склонилось к Иерусалиму, небо по-прежнему было ясное, безоблачное, было очень жарко. Почти сразу я увидел вдали на тропе со стороны Иерусалима десяток маленьких фигурок, не спеша шедших вверх, именно сюда, на северный холм. Лучи Солнца как будто мягко вели их. Иногда они останавливались и что-то обсуждали, окружая человека в белой накидке. Когда они подошли поближе, оказалось что их одиннадцать, и двенадцатый был русоволосый, с небольшой бородкой, в белой накидке-таллифе. Он выделялся среди них, простых иудеев, по виду рыбаков или крестьян. Было тихо, и ветерок едва шевелил листья маслин, и ничего больше ещё не было слышно. По мере их приближения становилось заметно прохладнее, жара как будто спадала, и воздух становился по осеннему ясен. Скоро я начал различать отдельные слова, но смысл ускользал от меня, хотя арамейский, на котором они говорили, я знал уже довольно хорошо.

Кто был русоволосый в белой одежде? Иисуса в Иерусалиме я видел несколько раз. Обычно Он проповедовал в их храме, а нас, не иудеев туда не пускали, но дважды я видел и слышал Его беседы с людьми: один раз возле купальни Вифезда около овечьих ворот, – год назад, когда Он исцелил там больного, калеку чуть ли не с рождения. Другой раз это было около храма, уже в последний Его приход в город, после воскрешения Лазаря, когда толпы окружали Его и шли за Ним. В пятницу 14 Нисана, в день казни Назарянина, родители не выпускали меня из дома, боясь беспорядков. И посыльный от прокуратора оповестил нас с утра о возможных беспорядках, что возбужденные саддукеи столпились около претории, а в толпах на улицах снуют ещё и фанатичные зилоты, для которых выхватить из-под накидки кинжал и полоснуть чужестранца – заветная цель. К тому же, как оказалось, в тот день по обычаю, накануне пасхи выпустили из тюрьмы какого-то разбойника, – в общем денек был ещё тот! Отец, помню, в очередной раз сокрушался, что до сих пор торчит в этой дикой провинции и ругал иудеев, их фанатизм, упрямство, презрение ко всему чужому и к власти цезаря. У отца было немало хороших знакомых среди книжников, к которым он ходил иногда, но никто толком не мог объяснить отцу про этого Иешуа. Всем им было ясно, что Он необыкновенный человек, этот Галилеянин, никто даже не мог вспомнить подобного человека, и иудейские знакомцы отца сравнивали Его с предсказанным в их Пятикнижии Мессией, но чем больше Иисус говорил, тем более становилось непонятно, чего же Он хочет, – хотя говорил Он среди простых людей очень просто, я сам слышал.

Сначала думали, что Галилеянин выступает за ученых и умных фарисеев, или даже за ессеев, у одного из которых крестился в воде. Но потом знакомые книжники отца стали отзываться о Назарянине с недоумением, потом и вовсе раздраженно, хотя и признавали, что даже некоторые старейшины в Синедрионе, как Никоим, по-прежнему уважают Его и сожалеют только, что Его правда в конечном счете неприемлема ни для кого. "Это как если бы наш Господь спустился на землю, и вместо славы Израиля стал бы говорить о спасении каждого, да ещё теперь и не только в Израиле!", – говорил отцу при мне старый книжник Аарон, один из знакомых отца, – "Да Он и называет Себя теперь Сыном Господа, и куда не посмотри в книги Отцов, почти все сходится про Мессию, только что не из Вифлеема пришёл". Было много таких разговоров, однажды Аарон пришёл сильно возбужденный и с порога сказал отцу: "Из Вифлеема! Его ученик Левий рассказал мне, и старуху нашёл, Саломию, которая принимала Младенца у Марии!" Отец даже привстал, – он, надо сказать, очень интересовался Галилеянином и часто обсуждал все происшествия и слухио нём с матерью. Но это было почти все, что я слышал о Галилеянине от отца и его иудейских знакомцев. Обычно в самом начале разговорово нём меня отсылали из дома к моим друзьям, или в наш внутренний двор или в мою комнату.

Последний разговор, который я слышал уже после казни, был у отца с одним из книжников и тем же Аароном. Отец выяснял тогда у гостей, когда родился Иисус. Иудеи не отмечали свои дни рождения из-за законов Моисея, да если бы даже и захотели, то их запутанный солнечно-лунный календарь с плавающим началом года (когда ячмень заколосится!) не позволил бы им это. Даже две переписи, проведенные Квиринием в этой провинции, когда были также и попытки привязать иудейский календарь к римскому, плохо удались. Это знали даже мы, мальчишки, и какое-то время дразнили иудейских сверстников, – "не знаешь когда родился, не знаешь куда сгодился", – но отец скоро запретил нам эти маленькие радости.