Георгий КАЮРОВ - В стенах семинарии

Наконец, документы проверены и уложены. Птица достала из верхнего ящика стола чистый формуляр и аккуратно записала в него мои данные. После чего согнула его пополам, сделав книжицей и, еще раз проверив записанное, теперь вытащила из нижнего ящика – амбарную книгу. В ней –тоже оставила мою фамилию. Книга особо привлекла мое внимание. Это был толстый фолиант в латунной оправе с замочком. Ключик торчал в замочке, но старуха им не воспользовалась, только поправила. Пролистывая книгу, Птица, невзначай приоткрыла некоторые тайны. На начальных страницах фамилии выписаны еще старославянским шрифтом. Стало быть, этой книге не один десяток лет. Может быть, и сотен, пришел я к удивительному заключению. Как Птица не старалась прикрыть рукою свою запись, я смог увидеть её почерк, – это был красивый каллиграфический стиль, с аккуратно выписанными завитушками.

После сделанной записи в книге старуха раскопала в нагромождениях на столе старый, замусоленный блокнот и, вырвав из него страницу, переписала и на неё мою фамилию и присвоенный мне по амбарной книге, номер. Затем она всё-таки ещё раз сверила написанный номер с номером в амбарной книге и вручила листок мне:

– Это ваш читательский номер. Запомните его. По нему будете получать книги в библиотеке. Экзамены в понедельник будущей недели, – с этими словами она смела документы в охапку и, опять разложившись, вставая, вручила обратно. – Документы сдавать в канцелярию архимандриту Тихону, – в завершение прокаркала старуха, выбираясь из-за стола и направившись к шкафам. – По коридору до конца, налево и опять до конца. – С этими словами старуха скрылась в недрах библиотеки.

Я не удержался и прыснул. Виктор умоляюще застыл, но это не помогло, из-за шкафа показалась старухина голова и сверкнула толстыми линзами очков.

– Ступайте, – каркнула голова и скрылась.

Мы, собственно, и не собирались задерживаться. Выйдя в коридор, оба с облегчением вздохнули. Я оттого, что вдохнул свежего воздуху, а Виктор с мольбою от греха подальше.

– Что теперь будет? Хоть бы не запомнила, – причитал Виктор.

– Да ладно тебе, – успокаивал я Глиста. – Чего мы такого сделали? Записались в библиотеку, – и в подтверждение покрутил перед его носом, полученным от Птицы листком, заполненным её каллиграфическим почерком.

– Бедная старуха, – шептал Виктор, не обращая внимания на меня, с каждым словом останавливаясь, чтобы перекреститься.

Я не понимал товарища и ожидал объяснений.

– Она, наверное, была в молодости красивая и счастливая, – к странному для меня выводу пришел Виктор, и его глаза округлились.

– Ты чего это вдруг? – опешил я от открытия Виктора.

– Отец мой говорил: если незаслуженно обидел человека, обязательно похвали его в голос. Боженька услышит и простит. Тогда убогий сразу забудет обиду, и навета от него не последует.

– Тьфу ты! – от досады я развернулся и пошел прочь. Виктор догнал меня и, семеня рядом, затараторил:

– Скоро экзамены. Старуха может запомнить и навредить. Я не могу не поступить. Понимаешь?!

– Чего она запомнит, эта старая мокрица? – не скрывал я своего раздражения.

Услышав слово «мокрица» Виктор, частя, перекрестился трижды. Его состояние насторожило ещё сильнее, но я не собирался отступать. И всё-таки, от греха подальше, тише добавил:

– Чего такого мы сделали, чтобы запоминать и на экзаменах нам вредить? – я больше не мог смотреть на трясущуюся фигуру товарища. От его вида меня тоже начинало колотить. Совсем раздосадованный, я круто развернулся и пошёл прочь, ища направление, указанное старухой-библиотекаршей, – до конца, налево и до конца.

Переполняемый досадой, я со злостью толкнул дверь с табличкой «Канцелярия». Моим глазам открылась захламленная обстановка светлого кабинета, в дальнем углу которого, за столом сидел батюшка и тихо посапывал.

– Гм, гм! – громко кашлянул я.

На меня зыркнули из-под густых бровей выпученные зенки святого отца, и его баритон пропел:

– Неча дверь пинать! По-очему без стука? – справляясь с зевотой пропел отче.

Но едва я собрался выйти, святой отец остановил меня:

– Коль вошел, стой, – и, пряча свои глазницы под густыми бровями, добавил. – Ожидай своего черёда, – и опять уснул.

«Как же, сон надо досмотреть», – усмехнулся я неприветливости служителя семинарии. – «У-у, раздобрел Сыч». Назвал его Сычом и едва удержался, чтобы не рассмеяться меткости прозвища.

Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, решая, уйти или всё-таки дождаться «своего черёда». Решение за меня принял встрепенувшийся святой отец: