Андрей Валентинов - Дезертир

Еще у подъезда я заподозрил неладное. Окна гражданки Тома оказались закрыты ставнями. Я знал этот странный парижский обычай — прятаться от ночи, но сейчас был день. Если она не открыла окна…

Я взбежал по лестнице и только на первой площадке сообразил, что в подъезде нет привратника. Это тоже никак не походило на Париж, пекущийся о чистоте и порядке. Подъезд открыт, у входа никого нет…

Дверь знакомой квартиры на втором этаже оказалась полуоткрыта. Я взялся за черный молоточек и замер в нерешительности. Будь я по-прежнему дю Люсоном, эмиссаром подполья, то давно бы уже ушел, бежал, исчез. В такие двери стучать опасно.

— Заходите, гражданин!

Мне открыли без стука. На пороге стоял плечистый молодец в штатском. На круглом жирном лице сияла улыбка.

Я отступил на шаг, но из двери уже выбегали крепкие ребята в одинаковых коротких фраках. Меня отбросили к стене, к горлу прижалось холодное дуло пистолета…

— Не двигаться, сволочь!

Привычные к подобной работе руки шарили по карманам. Кто-то развернул гражданское свидетельство, поднес к свету. Послышался удивленный свист:

— Та-ак… Секция 10 Августа, Франсуа Ксавье… Гляди, сам Амару расписался! Ну, ловкачи!

— Ищите дальше, — посоветовал я. — Во внутреннем кармане.

Растерянность прошла. Только теперь я начал понимать, что так и должно было случиться. Если бы я догадался раньше!..

На этот раз обошлось без свиста. Руки, державшие меня, разжались.

— Мы… Мы извиняемся, гражданин Шалье! Нас не предупредили!..

Теперь на их сытых физиономиях был страх. Шакалы посмели схватить волка. Ну что ж…

— Я от Вадье. Докладывайте!

Парни переглянулись. Тот, кто встретил меня в дверях, почесал затылок.

— Ну… Мы все уже написали. В квартире устроена «мышеловка», за весь день никого не было. Вы — первый…

Пояснений не требовалось. Я кивнул:

— Гражданин Вадье недоволен. Почему арестованная не в Сен-Пелажи? Что за самодеятельность?!

Сен-Пелажи — первое, что пришло в голову. В Париже сейчас два десятка тюрем.

— Но… — щекастый совсем растерялся. — Был приказ! Только в Консьержери! Как особо опасную! Я… Я покажу…

Консьержери — Прихожая Смерти. Сердце дрогнуло…

— Не надо… Мне фиакр — быстро!

Можно было заехать к Вильбоа, к Камиллу, даже к Титану. Но я понимал — бесполезно. Из Прихожей не выпускают.

Огромный коридор, шириной с целую улицу. Большую улицу, куда трудно попасть, но еще труднее — выбраться. Даже мое удостоверение помогло не сразу. Пришлось звать начальника караула, писать заявление. К счастью, Юлия была не в секретной камере, куда доступ закрыт даже людям из Комитета безопасности, не имеющим отношения к расследованию. Арестованную за контрреволюционную деятельность бывшую дворянку Юлию Тома определили в общую камеру. Как мне объяснили — прямо по коридору, затем налево…

Вокруг были решетки — толстые, с человеческую руку, за ними — еще один коридор. Гуманные революционные законы позволяли гулять между стеной камеры и решеткой. Редкие посетители могли пообщаться через стальные прутья, даже пожать руку. Впрочем, такое едва ли позволялось — тюремщики стояли у каждой камеры.

Я шел, не оглядываясь. Вокруг негромко переговаривались люди — много людей: мужчины, женщины, дети. На миг показалось, что я-в огромном сыром склепе, а вокруг — призраки, несчастные души, не нашедшие покоя…

— Франсуа?

Я вздрогнул — Юлия стояла у решетки. Оказывается, я уже прошел почти весь коридор.

Ее лицо было белым как мел. Как те, другие, лица, которые я видел в старой часовне.

— Нет, вы все-таки сумасшедший, Франсуа Ксавье! — Бледные губы на миг сложились в подобие усмешки. — Вы что, в самом деле вообразили себя Дон Кихотом?

Хотелось спросить о чем-то обычном, может, даже поговорить о Рыцаре печального образа, но я понимал — времени мало.

— Юлия, в чем вас обвиняют? Если можно, поточнее…

— Теперь вы напоминаете прозектора, гражданин Люсон! — Юлия сняла очки и устало провела рукой по лицу. — Диагноз отвратительный — тюремный заговор. Попытка организовать побег группе особо опасных врагов народа…

— Но почему? — не выдержал я. — Какое отношение…

— Еще не поняли? — Ее лицо помертвело. — Я ходила сюда на свидания с гражданином д'Энвалем. Он дал показания…

— Нет… — Мне показалось, что я вижу сон — жуткий, невероятный. — Д'Энваль дал показания… на вас?!

— Все как в той пьесе, Франсуа Ксавье! Над бедной горничной надругались, а потом решили повесить… Знаете, я не могу обвинять Альфонса — даже сейчас. Я его видела — это какой-то другой человек. Наверно, его пытали…