Андрей Валентинов - Серый коршун

Я ничем его не связывал и ничего не просил – кроме одного. Шардана никогда не придут в Ахияву, как враги. Он обещал – и я поверил.

Славный он парень, богоравный Афикл.

Он сам предложил мне помощь, чтобы вместе войти во мрак могилы. Можно было послать рабов, но древний обычай требовал моего присутствия. Я сам снимаю маску – мою маску – и возвращаюсь в царство живых...

Афикл вздохнул и взял из рук стражника зажженный факел. Пора. Я остановился в нерешительности.

– Понимаю тебя, о богоравный Клеотер, – сочувственно проговорил Афикл. – Страшно живому входить во мрак могилы!

Да, страшно. Особенно своей собственной.

– Да пребудут с нами боги, Клеотер. Да хранят они нас!

Да. Пусть хранит нас Единый! Не сговариваясь, мы сделали первый шаг, и каменный свод дромоса сомкнулся над нами.

Дверь оказалась запертой, но Афикл легко толкнул дубовые створки, освобождая путь.

...Высокий порог, слева и справа – серые приземистые колонны. Свет факела упал на низкие своды, сходившиеся в центре небольшого круглого зала. Пахнуло сыростью – и холодом. Истинно могильным холодом...

Я уже знал, что ждет нас внутри. Гипполоха хоронили по всем давним обрядам – в неглубокой яме, наглухо перекрытой тяжелой плитой. Вот она, в самом центре зала... Слева – ниша; неровный свет упал на груду присыпанных каменной пылью золотых кубков, кинжалов в драгоценных ножнах, на маленьких каменных идолов, стоявших по краям.

Но меня не интересовали сокровища мертвецов. То, что нам нужно, находилось справа.

Царевича хоронили в спешке. Никто не рыл яму, не обкладывал ее плитами. Не понадобился даже глиняный ларнак – последнее убежище воина или дамата. Просто невысокая лежанка, на которой застыли в каменной пыли детские кости.

Маска сползла на бок, открывая треснувший череп. Я взглянул в пустые равнодушные глазницы. Там не было ничего – только тьма...

– Кто он, ванакт? – голос Афикла прозвучал неожиданно тихо и несмело. Но я понимал его.

– Говорят... – горло внезапно перехватило, но я справился и ответил твердо. – Его звали Клеотер. Клеотер, сын Лая, внук ванакта Гипполоха и Гирто.

Да, на каменной лежанке был я . Еще одна шутка богов – самая страшная. Не каждому приходится стоять возле собственного рассыпавшегося праха!..

– Его убили, чтобы спасти тебя? Чтобы ты стал ванактом?

– Да.

Я коснулся золотой маски. Она была холодна, но мне почудилось, что золото обжигает руки.

Прости, Клеотер! Я никогда не узнаю, кем ты был. И никогда не узнаю, кто я – безвестный сын воина или микенский царевич. Это страшно, но еще страшнее, наверное, знать. Гирто ошиблась – и хвала Единому!

– Бедный мальчик, – вздохнул Афикл. – Ванакт, мы оставим его здесь?

– Конечно, – кивнул я. – Я велю похоронить себя рядом и выбить оба наши имени. Пусть боги рассудят сами...

– Да не будут твои мысли столь печальны, ванакт! Пойдем.

Я вздохнул, взял маску, осторожно стряхнув пыль, и передал ее Афиклу.

Все.

Скелет лежал недвижно, уже без имени и судьбы. Просто мертвый мальчик...

– «Всякой вещи есть свой срок и приговор, – вспомнились давно слышанные слова. – Ибо зло на совершившего тяжко ляжет; ибо никто не знает, что еще будет, ибо о том что будет, кто ему объявит? Нет человека, властного над ветром, и над смертным часом нет власти, и отпуска нет на войне... Все из праха, и все возвратится в прах...» [33]

– О чем ты, ванакт? – осторожно поинтересовался Афикл, и я сообразил, что говорю на языке хабирру.

– О разном... – я, как мог, перевел сказанное на язык Ахиявы.

Мы покинули зал и вновь оказались в полумраке дромоса. Афикл вздохнул:

– Поистине, сии слова мудры... Завидую я тебе, о мой богоравный родич! Ибо неведомо мне ни одно наречие, кроме ахейского!

– Ну, это тебе еще предстоит, – улыбнулся я. – Первым делом ты выучишь язык шардана...

– Ванакт! – изумился он. – О двенадцати подвигах было повеление оракула, а этот – тринадцатый – не по силам мне!

Я хлопнул его по плечу, и мы пошли туда, где ярко светило летнее солнце, прочь из могильной тьмы...

ГОВОРИТ КЛЕОТЕР-ЦАРЬ: «По воле Дия, Отца богов, я правлю в Ахайе. Дела мои ведомы – и людям, и богам. Для правдивого я друг, для несправедливого я – недруг. Не таково мое желание, чтобы слабый терпел несправедливость ради сильного, а сильный – ради слабого. Мое желание – справедливость.»

ГОВОРИТ КЛЕОТЕР-ЦАРЬ: «Я не вспыльчив. Когда я во гневе, я твердо держу это в своей душе, я твердо властвую над собой. Человека, который вредит, я наказываю в меру причиненного им вреда. Я не верю ложным доносам и не слушаю их. По воле Дия, Отца богов, я даровал Ахайе законы, и эти законы справедливы.»