Михаил Королюк - Квинт Лициний 2

Мы прошагали мимо входа в «Лягушатник», и на лице Томы отразилась легкая обескураженность. Похоже, она определила для себя это кафе-мороженое в качестве конечной точки нашего путешествия и теперь недоумевала – право, не к пышечной же на соседней улице я ее с такой помпой веду?

Подергала за рукав куртки, бровки умильно вскинулись домиком, смотрит от плеча, снизу-вверх. Ну, что за прелесть!

– Уже рядом, – заговорщицки шепнул я в ушко, чувствуя себя этаким Дедом-Морозом.

Свернули в, наверное, самый известный ленинградский проходной двор – здесь режут с Невского на Желябова, к той самой пышечной и Дому ленинградской торговли. Но вместо того, чтобы топать слева от Кирхи, я начал вспахивать неглубокую снежную целину, обходя здание с другой стороны.

– Там же тупик! – с недоумением воскликнула Томка.

– Только не для нас, – я посмотрел на нее чуть свысока, а потом воспользовался моментом ее растерянности и быстро чмокнул в аккуратный носик.

– Еще! – глаза ее светились счастьем, и цвет их был уже неважен.

Я прильнул к мягким губам, остро сожалея о том, что мы на зимней улице, а не в теплой безлюдной квартире.

Впрочем… Осталось каких-то метров пятьдесят. Поэтому целовались мы не долго – минут пять, а потом я подвел девушку к неприметной двери в стене и достал набор отмычек. Современные замки они не берут, но все довоенное с ними открывается влет.

Хотелось воровато оглянуться на окна жилого дома за спиной, но это было лишним. В конце концов, из Кирхи есть аж четыре выхода, и, если что, гоняться за нами будет милиция, а не Хунта. А вот Томка, сразу поняв, что я задумал, взволновано охнула и принялась испугано озираться.

Престарелая дверь не смогла оказать достойного сопротивления – раз, два, и я уже тяну ее на себя.

– Прошу, пани, – гостеприимно позвал девушку за собой.

Она постояла, прикусив губу, пару мгновений, а потом, отбросив все колебания, шагнула следом.

Чего было в этом больше?

Доверия мне? Той беспечности советских подростков, что не ждет гадостей от окружающего мира? Или же извечного женского любопытства, что сильнее осторожности?

Я не знал.

Прошли по темному коридору. Позвякивая связкой, я нащупал замочную скважину в следующей двери.

– Что там? – Томка взволновано задышала мне в затылок.

Я молча распахнул створку. На нас пахнуло легким запахом хлорки. По щекам, согревая, прошелся теплый и влажный воздух.

Мы, держась за руки, сделали несколько осторожных шагов вперед, выходя из-под трибун. Прямо под нами, казалось, повисла чаша бассейна, в рассеянном свете – чуть зеленоватая, словно в нее залили не воду, а стекло. Было темно, но не мрачно, и очень просторно – именно в таких местах порой украдкой живут чудеса.

– Ой… А я купальник не взяла, – Тома опустилась на колени и потрогала воду. – Теплая!

Почти невидимая до того гладь пошла легкой рябью.

– Жаль, можно было бы с вышек попрыгать, – я прищурился на парящую под далеким потолком десятиметровку, заново переживая детский страх, а потом махнул рукой в сторону высоких окон-арок за трибунами, – нам туда.

За последним рядом кресел на широкой площадке стояло два гимнастических батута.

– Вот, – погладил я край одного, словно это все объясняло.

Впрочем, так оно и было – в глазах у Томки сразу появилось понимание. Ноздри ее начали нервно вздрагивать, зрачки взволнованно потемнели.

– У нас есть час, – объявил я.

Мы торопливо сбросили куртки, обувь… Тома, поспешившая взлезть на батут, остановилась, с показным недоумением глядя то на меня, то на свое платье. Я постарался скрыть легкую досаду улыбкой – сообразила-таки! Извлек из сумки треники и удостоился взгляда, в котором в равных пропорциях присутствовали и благодарность, и ироничное подозрение – довольно странная, надо сказать, смесь.

Взобрались на батуты – и через минуту воздух под крышей старой Кирхи разрезал восторженный девичий визг.

Ах, эта щенячья радость от непонятно откуда взявшейся свободы вытворять своим телом все что угодно! Мы беззаботно купались в воздухе, подлетая, казалось, к самому потолку. Толстые стены церкви надежно укрыли нас от рационального мира взрослых; далеким напоминанием о нем мелькала в прорезях окон притихшая на воскресенье Петершуле.

Потом я перебрался к Томке, и мы стали взлетать вместе, держась за руки, словно дети, и оглашая несчастный бассейн шальными криками. Время от времени нас бросало в воздухе друг на друга, и тогда мне приходилось призывать на помощь все свое самообладание, чтобы на сграбастать девушку в объятия прямо в воздухе.