Андрей Гончаров - Яд для императора

— Ну, надо признать, некоторое разочарование имелось… — нехотя выговорил Долгоруков.

Граф Киселев, как человек умный и чуткий, поспешил вмешаться и вывести военного министра из неловкого положения.

— А скажите, Василий Андреевич, как обстоят дела на театре военных действий? — спросил он. — Есть ли известия от Паскевича?

— Как же, известия я получаю ежедневно, — подтвердил князь. — Правда, доходят они с большим опозданием. Пока ничего утешительного Иван Федорович не сообщает. Евпаторию отбить у неприятеля так и не удалось.

— А что наследник? — спросил Орлов, меняя направление разговора. — Ведь вы, граф, с ним виделись?

— Да, не далее как сегодня утром, — подтвердил Киселев. — Должен сказать, что Его Высочество принимает происходящее очень тяжело.

— Да, я это тоже заметил, — кивнул Орлов. — Он совсем не рвется занять трон. В этом он весьма похож на своего царственного отца. Тот в роковые дни декабря памятного года, я помню, тоже воспринимал восхождение на престол не как подарок, а как тяжкий крест.

— Что ж, это хороший признак, — заметил министр государственных имуществ. — Еще Платон говорил — и великий император-философ Марк Аврелий повторил затем, — что лучшие правители получаются из людей, которые не хотят царствовать.

— Возможно, возможно… — пробурчал шеф жандармов.

— Мне кажется, Его Высочеству надо готовиться к худшему, — заметил Киселев. — Мы все молимся за здоровье Государя, но надо быть готовыми ко всему…

И то худшее, о котором говорил прозорливый министр государственных имуществ, не замедлило свершиться. 17 февраля состояние августейшего больного резко ухудшилось. Ему стало тяжело дышать — так тяжело, что каждый вдох приносил ему одни мучения. «Долго ли еще продлится эта отвратительная музыка? — спрашивал он в полубреду находившегося у постели лекаря Карелля. — Я не думал, что так трудно умирать».

Более Государь уже ничего не говорил. Утром 18-го началась агония, и в 12 часов с минутами сердце императора остановилось.

Начались обычные в таких случаях печальные хлопоты. Надо было выпустить официальный манифест, извещавший о смерти Государя, провести бальзамирование тела, панихиду, затем отпевание и, наконец, погребение. Шеф корпуса жандармов граф Орлов принимал в похоронах самое активное участие. И вот, посреди этих хлопот, 19 февраля, ему доложили, что в приемной дожидается посетитель.

— Кто таков? — спросил шеф корпуса жандармов. — Не из Варшавы курьер? Я жду оттуда рапорта.

— Никак нет, ваше высокопревосходительство, — отвечал секретарь. — Это чиновник для особых поручений при Его Императорском Высочестве — прошу простить, теперь уже при Его Величестве императоре Александре Николаевиче.

— Чиновник от нового императора? — заинтересовался Орлов. — Как зовут?

— Представился как Углов Кирилл Андреевич, статский советник, — доложил секретарь. — А что касается дела, которое имеет к вашему высокопревосходительству, то отвечает, что дело исключительной важности и может сообщить его содержание только в личной беседе.

— Вот как? — левая бровь князя взлетела вверх, что означало высокую степень заинтересованности. — Дел, правда, много, ну да ладно: проси!

Секретарь исчез, и спустя некоторое время в дверь вошел чиновник для особых поручений. Кирилл Углов оказался мужчиной среднего роста с серыми глазами и весьма цепким взглядом, что сразу отметил шеф жандармов. Партикулярное платье сидело на нем не слишком ловко и казалось слегка великовато. «Небось, из военных, — подумал про себя граф. — Недавно вышел в отставку. Судя по его годам, вряд ли мог дослужиться до высокого чина; в отставку вышел, скорее всего, капитаном. А тут сразу статский советник, чиновник 5-го класса, что выше полковника. Недурная карьера! Когда это он успел так сблизиться с наследником?»

Ничего этого князь Орлов вслух, конечно, не сказал. Он решил взять с неизвестным чиновником тактику молчания. С людьми, не слишком уверенными в себе, она часто приносила успех.

Орлов молча указал вошедшему на стул, стоявший сбоку от его роскошного стола. А когда тот уселся, еще некоторое время рассматривал лежавшие перед ним бумаги — выдерживал посетителя, доводил до нужной кондиции. А выдержав, вдруг бумаги отодвинул и уставился на посетителя в упор. Многие, входившие в кабинет графа Орлова, при таком его обращении робели, начинали путаться и вставали в положение подчиненное — хотя были и при высоких чинах, и при званиях.